Мясной Бор
Шрифт:
В этот день генерал армии Мерецков, помня о собственном статусе военного советника, передал через Поскребышева памятную записку на имя Сталина. В ней Кирилл Афанасьевич анализировал создавшееся положение, предлагал срочные меры для выработки стратегической линии текущего момента.
Первого июля Мерецков был вызван к Сталину на его дальнюю, рублевскую дачу. Шел десятый день войны.
Военный советник Ставки не знал, что 22 июня, в шесть часов утра, когда сообщения о повсеместном вторжении вооруженных сил Германии на советскую территорию не вызывали никаких сомнений, нарком иностранных дел срочно связался с Гитлером по прямой линии правительственной связи, она пока еще действовала.
— Будем считать вашу акцию недоразумением, — сказал Молотов. — Мы готовы рассмотреть все претензии рейха и удовлетворить их немедленно.
Действуя с согласия Сталина, поверженного в крайнее смятение, Молотов обещал отдать немцам западные районы Украины и Белоруссии, Прибалтийские республики, согласиться с владычеством Германии в проливах Босфор и Дарданеллы.
— Нет, — ответил Гитлер. — Военная машина запущена, остановить ее не представляется возможным. И даже я бессилен что-либо изменить.
Вот тогда и случился со Сталиным удар. У него отнялась левая рука, язык временно перестал ему повиноваться. Целую неделю не покидал Сталин кунцевской дачи, находясь там под неусыпным наблюдением врачей, работу которых контролировал Берия. Затем вождю стало полегче, он перебрался в район Рублева, где находилась вторая его резиденция, дальняя.
Только на восьмой день войны Сталин был в состоянии вникнуть в ход военных действий, принял с докладом маршала Тимошенко, сказал ему, что необходимо произвести кадровые изменения в наркомате, сосредоточить полноту власти в стране в руках особого органа. 30 июня 1941 года был образован Государственный Комитет Обороны со Сталиным во главе. В этот же день он ознакомился с запиской Мерецкова и потребовал его к себе.
Сейчас Кирилл Афанасьевич мчался в черной эмке на запад. Его вызвали прямо из кабинета в Генеральном штабе, у подъезда усадили в машину с номером, который указывал на принадлежность к НКВД. Рядом сел незнакомый человек с малиновыми ромбами на петлицах, на переднем сиденье устроился еще один сопровождающий, в синей габардиновой гимнастерке без знаков различия.
Человек с ромбами сказал, что Мерецкова ждет товарищ Сталин, и генерал армии понял: это связано с его запиской. Пока они спускались к Москве-реке, а потом мчались по Можайскому шоссе мимо утопавших в садах домиков деревень Фили и Кунцево, генерал вспоминал основные положения своей докладной…
…Еще в бытность начальником Генерального штаба Кирилл Афанасьевич поднимал вопрос о пересмотре Полевого устава Красной Армии 1939 года, в котором недооценивалась возможность вторжения неприятельских войск на советскую территорию. Теперь он понимал, что именно это явилось одной из причин такой неожиданной замены его Жуковым.
Предвоенная теория стратегии отвергала саму идею «молниеносной войны», считала ее однобокой, авантюристической и абсолютно буржуазной. Монопольное право на существование в умах, а главное, в делах военных руководителей страны приобрел принцип, переросший в стойкое убеждение: всякое нападение на Советский Союз будет тут же отбито. А затем боевые действия переместятся за линию границы и завершатся полным разгромом агрессора на его собственной территории.
Поэтому наша военная теория главенствующую роль отводила наступлению. Поражения Польши и Франции объяснялись отсутствием организованного сопротивления, действием внутренних врагов и неоднородным национальным составом армии в Польше. При этом странным образом забывалось о том, что по национальному признаку Красная Армия еще менее однородна, нежели войска Речи Посполитой. Конечно, в принципе не отрицалась и оборона как отдельный вид вооруженной борьбы. Но обороне отводилась исключительно подчиненная роль, которую она могла играть только на отдельных, незначительных направлениях. Признавался возможным вынужденный отход, но только на локальных участках фронтовой линии, как временное явление, опять-таки обусловленное подготовкой к наступлению.
И уж вовсе никогда не ставился в стратегических играх вопрос, даже предположительно, о том, как выводить из-под угрозы окружения крупные войсковые контингенты. Только за одни разговоры об этом можно было угодить туда, где ни о каких Макаровых телятах и слыхом не слыхали.
Вот об опасности серьезных окружений, а к этому дело шло с первых дней войны, и предупреждал Сталина военный советник, анализируя начало деятельности Ставки…
…Немедленный переход к стратегической обороне — вот главный тезис той записки Сталину, из-за которой генерала армии Мерецкова на огромной скорости мчали сейчас на рублевскую дачу.
Когда Мерецков вошел, Сталин сидел за письменным столом. Одет он был в светло-серый полотняный френч с отложным воротником и большими накладными карманами. А когда поднялся и вышел к замершему у порога Мерецкову, последний обратил внимание, что вождь обут не в привычные сапоги — из-под мятых неопределенного светлого цвета брюк выглядывали носки домашних кожаных туфель.
Левая рука Сталина была на перевязи из черной материи. Молча кивнув Мерецкову, вождь, не подав ему руки, правой показал на мягкое кресло у низкого столика в углу, и Кириллу Афанасьевичу пришлось сесть спиной к приоткрытой двери, ведущей в смежную комнату, за которой явно, генерал армии это нутром чувствовал, кто-то находился.
Кресло, в которое Сталин усадил Мерецкова, было неудобным. Его сиденье заставляло запрокидываться назад, и Кирилл Афанасьевич примостился в неудобной позе на самом кончике. По сути дела, он устроился на корточках, в то время как вождь взял для себя стул с прямой спинкой из ряда стоявших у стены.
Усаживаясь, Мерецков снизу вверх глянул на Сталина, поразился осунувшемуся смуглому с желтизной лицу, рябинки на котором стали еще рельефнее, четче. «Круто ему пришлось», — участливо подумал Кирилл Афанасьевич и тут же строжил себя, внутренне одернул: а кому сейчас легко…
— Мы познакомились с вашим письмом, товарищ Мерецков, и сочли возможным разобраться с некоторыми вопросами, которые вы поднимаете в этом письме, — медленно подбирая слова, глуховатым и как бы слабо мерцающим голосом заговорил Сталин. — Мы учитываем, что вы исполняли долг военного советника. Поэтому считаем записку документом рекомендательного характера. Я правильно говорю?
— Так точно, товарищ Сталин, — торопливо закивал Мерецков.
— Но прежде чем вернемся к предмету разговора, мы хотели бы услышать, как вы оцениваете военную обстановку на фронте?