Мятежные ангелы
Шрифт:
— Нет, нет, — сказал Ламотт. — Они получили свое название в честь аббата Бурдалу, который произносил необыкновенно длинные проповеди, в высшей степени испытывающие людскую выдержку. Но кто это про меня такое?..
— Ага, интересно? А они правда разрисованы неприличными картинками?
— Если принять во внимание, что я пью минеральную воду, а вы — портвейн, вы это не скоро из меня вытянете.
— Слишком утонченные умы легко соскальзывают в непристойность. Будьте осторожны, Рене: мы за вами неотступно следим.
Теперь ухмыльнулся
— Что я слышу! Вы обсуждаете ужасное потрясение всего университета — убийство Маквариша? — завопил Дердл с того конца стола, хотя этикет строго-настрого запрещал подобное.
— А, убийство с розовой ленточкой! — воскликнул судья Нортмор. — Я прочитал все статьи во всех трех газетах, но они были чрезвычайно неясны и противоречивы. Единственное, в чем я полностью уверен, — в том, что профессор университета был убит при обстоятельствах, до некоторой степени будоражащих воображение. Жаль, что дело не дошло до суда, — тогда, быть может, нам удалось бы заглянуть в самые глубины…
Роберта Бернс фыркнула. Декан поднял брови.
— Чтобы раскопать всю правду о десяти футах розовой ленты в заднем проходе убитого. Зачем и кому понадобилось ее туда засовывать?
— В одном из признаний упоминалось о неких «церемониях».
— Да, да, мистер Ладлоу, но что это были за церемонии?
— Полное объяснение этого факта было дано только в письме, адресованном полиции. Я имел случай с ним ознакомиться, — сказал Ладлоу. — Что-то очень сложное, с участием королевы Анны.
— Неужели мы не можем переменить тему? — взмолился декан.
— Ладлоу, потом расскажете, — прошипел судья.
Но беспомощная мольба декана не могла остановить поток.
Делони допрашивал Ладлоу:
— Что стало с телом?
— С телом Маквариша? Надо полагать, полиция выяснила все, что нужно, и отдала его родственникам.
— А я и не знал, что у него были родственники.
Тут я мог вмешаться в силу своей осведомленности:
— Не было. Поэтому университет взял все на себя и похоронил его без шума. В крематорий пришли только один-два человека из администрации ректора.
— Не очень-то пышная «церемония». Но еще, надо полагать, и священник? Кто это был? Не вы, Симон?
— Нет, не я. Однако я отпевал убийцу, если вас это интересует. Я знал его с очень давних времен.
— А я думаю, что он, в смысле — убийца, заслуживает награды, — сказала Эльза Чермак.
— Эльза! А мы и не знали, что у вас зуб на Эрки!
— Нет, я имею в виду — за то, что он прикончил себя сам, не вводя государство в немаленькие судебные расходы. Он, наверное, был незаурядным человеком.
— Это точно, — сказал Холлиер.
— Он ведь покончил с собой? — спросил любопытный Делони. — Я слыхал, что он выпил целую канистру репеллента для собак.
Странно было видеть, как Холлиер защищает Парлабейна:
— Ничего подобного, могу вас уверить. Он был исключительным человеком, его способности внушали страх, а чувство
— А ведь от него осталась книга! Великая книга. Она действительно так хороша? — спросил Дердл.
— Когда ее опубликуют? — спросил Аронсон. — Холлиер, ведь это вы ею занимаетесь?
— Этим занимались другие, пока я болел, — ответил Холлиер. — Насколько я понимаю, сбор предложений от издателей пока не закончен. Люди, даже не видевшие книгу, желают купить права на экранизацию.
— Важнее всего то, что рукопись следует поместить в университетскую библиотеку, — сказал Джубили, профессиональный архивист. — Она родилась в этом университете, она была причиной инцидента, который, сколь он ни ужасен, навсегда останется в анналах университета. Поэтому рукопись нужно поместить туда, где ей следует находиться по праву.
— Он оставил ее библиотеке своего старого колледжа, — сказал Холлиер. — Святого Иоанна и Святого Духа. Для вас — «Душка».
— Боюсь, в такой мелкой библиотеке не умеют правильно обращаться с рукописями, — сказал Джубили. — Вы можете гарантировать, что ее будут хранить как следует, переложив страницу за страницей листами бескислотной бумаги?
Я вспомнил рукопись Парлабейна — замызганную пачку листов — и улыбнулся про себя.
— Не понимаю, как вы можете называть это «инцидентом», — сказал Дердл. — Как вы не видите: это наше собственное преступление, да еще какое! Сколько университетов могут похвалиться собственным преступлением — то есть общепризнанным, неоспоримым? Оно придает нам особое качество, ставит нас гораздо выше любого другого североамериканского университета. Оно попало в международные новости! Это стоит не меньше трех нобелевских лауреатов! Поднимает нас на небывалую высоту в научном мире!
— Какая чушь! — воскликнул Стромуэлл. — Как можно такое говорить?
— Как можно такое спрашивать? А еще медиевист! Каковы были великие ученые прошлого? Корыстные попрошайки, бахвалы, злопамятные задиры и склочники. Эрки и его убийца — именно из такого теста. И еще они были великими гуманистами. А что такое современный ученый? Затхлое пугало в тисках мещанского «как бы чего не вышло».
— Говорите только за себя, — возразил Стромуэлл.
— Я и говорю за себя! Именно это я сегодня утром сказал жене за завтраком.
— А она?
— Она, кажется, ответила: «Да, дорогой» — и продолжала составлять список покупок. Но это не важно, а важно то, что некая гротескность и вырывающаяся из ряда оригинальность необходимы для настоящего ученого и придают ему особую славу. Мрачное величие убийства Эрки падает отсветами на всех нас; оно сообщает частицу величия и нам. А книга его убийцы — это в каком-то особом смысле наша общая книга.
— Вы даже не знаете, хороша ли она.
Пока они препирались, другие участники застолья пытались в угоду декану переменить тему.