Мятежный дом
Шрифт:
Дик поймал себя на том, что, пнув внутреннюю сволочь, он продолжает рассматривать подсказанное ею решение. Вспомнилась та сцена возвращения в Пещерах, и золотомордый императрёныш, который лизнул Бет при всем честном народе — и, конечно же, мучительная ревность просочилась откуда-то в живот, словно хватил швайнехунда… Чем больше километров и дней отделяло его от Бет, тем ясней делалась безнадежность их положения. Дик уже не мечтал, как бывало прежде, во главе отряда свободных морлоков ворваться в церемониальный зал, пройти кровавым жнецом через толпу вавилонских аристократов,
То есть, мечтал о чем-то вроде этого, но понимал, что это, во-первых, пустые фантазии, вроде тех снов, после которых нужно тайком стирать белье; а во-вторых, они еще постыдней, чем те сны, хотя ничего стирать и не приходится. Ибо даже если бы обстоятельства каким-то немыслимым образом сложились в его пользу, и вторжение в зал сделалось бы возможным — то, скорее всего, ответом на его слова были бы гнев и отвращение в глазах Бет.
Он уже не мог осуждать ее, как бывало раньше. Она не знает, что ее настоящая семья жива. Все, что у нее есть теперь — это Шнайдеры. Наверняка она уже знает, что Дик жив, и, может быть, думает о нем — но… он вспомнил новости о Салиме, выловленные в местной инфосети. О высочайшем покровительстве, которое получила организация, защищающая гемов от жестокого обращения. Для Салима, для Рокс, для имперских пленных Бет как невеста императора могла бы сделать очень много, а как жена императора — еще больше. А он… Что ж, он сам назвал себя рыбой на разделочном столе. Оставалась еще проблема чисто канонического характера. Но она в Сэцубун может решиться сама собой, а не тогда — так позже.
Но сердце было голодным ребенком, который, понимая, что еды взять негде, все равно требует у матери есть, а когда уже не может требовать — тихо и болезненно умирает. Так может быть, попросить для него пищи у этой девушки? Даже не просить — она сама хочет поделиться. Нужно только ей позволить. Это может сработать. Даже не «может» — должно.
Нет. Хотя бы потому, что придется раздеться — а у Шаны и глаза, и мозги на месте. Уже не только в «Горячем Поле» но и в школе прохаживаются насчет его неумеренной стыдливости. Увидев шрамы, она сразу все поймет. Два прокола подряд — недопустимо.
И еще это значит — использовать ее как инструмент. А использовать ее в этом качестве — полно желающих и без него…
На миг пришла мысль — а что если она тащит его в постель именно затем, чтобы увидеть, что он так прячет? Он всем врал, что Сэйкити работает над татуировкой и взял с него клятву не показывать ее, пока работа не будет закончена. Кажется, этому не очень поверили…
— Или ты это… из-за того, кто я? — спросила Шана, и между бровей у нее показалась морщинка.
— Нет, — отрезал Дик. — Я что, по-твоему, халда какой-то?
По ее лицу он понял, что опять сморозил не то, и попробовал исправиться:
— Ханда?
— Ханжа, ты хотел сказать? — помогла девушка.
— Да, — с облегчением вздохнул Дик. — Ханжа. Гикун.
— У нас еще говорят — «хотокэгусай». «Тот, от кого воняет Буддой».
— Точно, — от Дика воняло бы не Буддой, но с сутью высказывания он был согласен: именно воняло, а не благоухало.
— Но ты не из этих, да?
— Не из этих. Просто… понимаешь, я слово дал. И пока меня от него не освободили, я… не могу.
— А, — согласилась девушка. — Если так, тогда да. Тогда правильно.
— То есть… — попробовал объяснить он, — не то чтобы я всегда держал слово. Даже наоборот — мне пришлось много нарушить… своих клятв. Именно поэтому я не хочу нарушать… одну из последних оставшихся. Я тогда совсем в огрызок превращусь.
— Баккарин взяла с тебя такое слово? — поморщилась Шана.
— Нет. Это… я сам.
— Ты слишком серьезно к этому относишься. А что, она и вправду что-то особенное?
Все, что Дик получил от Баккарин — был тот поцелуй в первый день и знакомства. Но даже по одному поцелую можно было уверенно сказать:
— Да.
— Ты ей быстро надоешь.
— Знаю, — Дик улыбнулся. — Вот тогда я и буду весь твой.
«Все, что от меня останется…»
Было уже восемь часов второй смены, когда они, нагулявшись в парке и поев мороженого, вернулись в «Горячее поле». Сэйкити почти сразу же напустился на Дика:
— Где вы шлялись? — и чуть ли не за шиворот потащил в свою комнату.
Дик решил поначалу, что там его ждет наконец-то костюм к Сэцубуну. Но там ждал другой сюрприз: немного старомодный, но вполне строевой полудоспех и спецкостюм для ношения брони.
— Прикинь, — сказал Сэйкити, закрывая дверь. — Нет, не переодевайся. Прикинь пока так, поверх своего.
Дик влез в нагрудник, и татуировщик, наскоро затянув ремни, начал подгонку. Впрочем, особо подгонять и не требовалось — прежний хозяин полудоспеха был разве что ростом выше: набедренные щитки и наручи пришлось поставить на минимум.
— Чей это? — спросил Дик, вертя в руках шлем.
— Был мой, — Сэйкити свинчивал ненужные сегменты. — Потом я из него вырос. Потом мне его швырнули с еще кое-каким старым барахлом. Потом я его продал. А сегодня один мой приятель его выкупил.
— Ваш брат? — спросил Дик, холодея.
— Да. Как ты догадался?
— Случайно видел, как он покупал. И что, — юноша стиснул шлем, чтоб Сэйкити не заметил дрожи в пальцах. — Синоби знают, что я в деле?
— Пути синоби неисповедимы, — пожал плечами Сэйкити. — Но ты рано вообразил себя центром Вселенной. Этот полудоспех Рин выкупил для Анибале. Баккарин намерена подарить его сыну на Сэцубун. Так что ты его побереги. Ну и себя заодно.
Есть такое умное слово — Дик никак не мог его вспомнить — которым обозначают навязчивое ощущение, что ты здесь уже был и все это уже видел. Словно бы в прошлой жизни. И мокрый этот снег, и промозглый зимний ветер, и горы — белые на фоне серого неба, и море, на которое даже смотреть холодно, и притаившийся под скальной грядой катер, и людей, и морлоков в полудоспехах, и на тебе полудоспех — а от легкого запаха чужого пота, въевшегося в подшлемник, возникает ощущение чьего-то невидимого присутствия…