Мятежный дом
Шрифт:
Уничтожьте письмо, как только прочтете. Не устраивайте травлю морлоков в честь моих похорон — только борьбу и только добровольцев. Не хороните моего морлока вместе со мной — пусть живет. Обяжите Ричарда Суну заботиться о нем.
Всем разумом и телом ваш, тайсё Рихард Шнайдер».
Керет уронил руки, письмо беззвучно упало на пол. Аэша Ли быстро подобрала его и одним незаметным движением скомкала, не дав государыне Иннане даже коснуться бумаги.
— Покажите, что написал моему сыну Шнайдер! — государыня нетерпеливо потрясла
— То, что тайсё изволил написать Государю — между ним и Государем, — тихо возразила Ли, и снова совершила перед Государыней полный поклон.
— Покажите мне письмо! — закричала Государыня и принялась пинать неподвижную синоби ногами. — Отдай письмо, старая паучиха!
Никто не смел пальцем шевельнуть — ведь то была сама Государыня. Керет понимал, что должен сделать прямо сейчас хоть что-то, но почему-то смог преодолеть ступор далеко не сразу, а только когда Государыня (он больше не мог называть эту женщину матерью даже про себя) уже отвесила Ли восемь или десять пинков под ребра. Тут он наконец-то спохватился и оттащил Государыню в сторону, обхватив поперек туловища.
— Отпусти меня! Отпусти, мальчишка! — закричала она. Чтобы лишить ее опоры, Керет чуть прогнулся назад. Он сам удивился своей силе — раньше он никогда не пробовал поднять и удерживать на весу человека. Государыня Иннана была, конечно, небольшой женщиной и следила за весом — но все-таки она вырывалась.
— Вы теряете лицо! — крикнул он. — Постыдитесь! Или я велю поместить вас в силовое поле!
Иннана перестала биться в его руках.
— Госпожа Ли я повелеваю уничтожить письмо, — продолжал Керет. — И ответьте мне немедля, как долго мы будем здесь находиться.
— Как только мне доложат, что стрельба закончилась, мы покинем убежище, — Ли, как ни в чем не бывало, поднялась с пола, вынутой из рукава салфеткой промакнула нос и щелкнула зажигалкой, превращая письмо Шнайдера из комка бумаги в горстку пепла. — Или как только мне доложат, что верх во дворце взяли противники прямого императорского правления, и нам придется бежать в космопорт Лагаш, чтобы ваше величество оттуда могло управлять армией и флотом.
— Вы так уверены в армии и флоте? — кисло усмехнулся Керет, отпуская Государыню.
— Люди, в которых покойный тайсё не был уверен, ныне пребывают с ним за пределом жизни, — Керета не оставляло ощущение, что за этим высокопарным ответом скрывается жестокая ирония.
— Что произошло? — теперь в голосе Государыни были интонации капризного ребенка, готового вот-вот заплакать. — Объясните мне наконец, что произошло?!
— Реставрация прямого императорского правления, которой мы с почтением ожидали с тех пор, как династией стали играть Адевайль, — и снова Керету послышалось тонкое издевателство; он жестом прервал Ли.
— Реставра… ция?! — до госпожи Иннаны доходило плохо.
— Я теперь настоящий Государь, ваше величество, — у Керета горлом пошел смех, и он опять ничего не мог с собой сделать. — Тайсё покончил с собой, чтобы я мог стать настоящим Государем…
Задыхаясь, он повалился на кушетку и спрятал лицо в рукавах.
Первое, что бросилось Бет в глаза — его ухо. Ярко-красное, воспаленное, на фоне смуглой кожи щеки и белой кожи там, где сбрили волосы, чтоб наложить швы. Один шрам тянулся к макушке, другой выползал на висок, третий — на подбородок. Если он не сделает пластику лица — а он не сделает — все будут видеть, что победа над Рихардом Шнайдером далась непросто. Что приз был взят с тяжкого боя.
Бет села на край кровати, вложив пальцы в раскрытую ладонь, лежащую поверх покрывала. Ладонь сжалась, Дик открыл глаза и сел. Она не знала, что сказать, и он, похоже, тоже не знал.
Наконец он разлепил губы и проговорил куда-то в сторону:
— Ты только подумай, как это смешно: все время я воображал себя жертвой.
Бет не видела ничего смешного.
— Ты себя в зеркале видел?
Дик усмехнулся, потрогал самыми кончиками пальцев мочку уха. Бет ухватила его за руку, прижала к покрывалу.
— Не хватай, а то еще отвалится.
Улыбка Дика стала еще кривей и шире.
— Твой дядя был настоящий мастер. Я бы так не смог. То есть… я знаю себе цену как боец, но это совсем другой уровень. Это годы и годы тренировок. У меня был шанс только в самом начале, если бы я использовал эйеш.
— Но ты не использовал.
— Чем сильно усложнил ему задачу. Дурак потому что.
Бет не могла разобраться, чего ей больше хочется: прижать этого идиота к себе и не отпускать, или взять подушку и бить по башке до тех пор, пока до него не дойдет, что он виноват меньше всех; уж во всяком случае, меньше взрослых, которые развели на планете бардак. Бить нельзя: разойдутся швы.
— Что там… творится? Уже зарезали всех, кто должен быть зарезан?
— Не знаю, нам не отчитываются в зарезанных, — это почему-то вышло резко. — Позвать маму? Джека?
— Нет… Пока не надо.
— Я еще не сказала тебе «спасибо»…
— Я убил всех твоих родных. Я даже не смею прощения просить.
Бить нельзя. Бить его нельзя — раны откроются.
— Ты вернул мне маму, кретин! — Бет вскочила с койки и обежала глазами палату — что бы тут пнуть ногой, чтоб никому и ничему не навредить? О, табурет, отлично!
Табурет — легкий, бамбуковый — полетел в стену. Дик воззрился на это, приоткрыв рот.
— Ты вернул мне брата! — продолжала Бет, вцепившись в спинку койки. — И если ты не прекратишь переживать из-за Шнайдера, я… я сама тебя придушу! Да, я к ним привязалась! А что мне оставалось делать? У меня отобрали всех, кого я люблю, потом напугали до потери пульса, потом обрадовали, что убивать не будут, потом сказали: о, привет, мы твои мама и дядя, мы так ждали твоего возвращения!