Мятежный капитан

Прокудин Николай Николаевич

— Держи хвост пистолетом! Будет и на нашей улице праздник!

Моряк сдул пену, вновь хлебнул из кружки большой глоток и поморщился.

— Фу! Кислятина, постоянно пиво бодяжат. Интересно, чем таким мерзким его разбавляют? Гады! Надеюсь не стиральным порошком? Пошли из этой тошниловки!

Громобоев огляделся. Одновременно со сгущающимися сумерками на улице, постепенно насыщался и дух в пивной. Становилось влажно, тошнотворно-кисло, дымно, смрадно. Офицеры допили оставшееся пиво, вышли под моросящий дождь. По дороге к метро ещё немного поговорили о том, о сём, пожали друг другу руки, обнялись и расстались, как оказалось навсегда. Время близилось к полуночи и следовало спешить, успеть доехать на транспорте до квартиры тёщи. Эдик торопливо побежал на остановку трамвая, лихо перепрыгивая через грязные лужи, и придерживая на голове фуражку, ежеминутно срываемую порывами сильного ветра.

Утром Громобоев приехал на Невский проспект и потопал пешком по направлению к штабу. Обгоняя пешеходов и брызгая талой жижей, мчались легковые машины, неспешно шуршали колёсами троллейбусы, поток транспорта двигался в сторону гордо высившегося шпиля Адмиралтейства. Эдуард лениво и с тяжестью на сердце побрёл по красивейшей улице страны, немного постоял на мостике через Мойку, опершись о чугунные перила, посмотрел в её темные воды. Чуть взгрустнулось, но на мосту задержался недолго, мерзкий мелкий дождь вперемешку с запоздалым снегом, погнал его прочь в тепло. Хмурое утро, свинцовые тучи, сырость, наводили унылость и нагоняли грусть на душу, сама природа словно оплакивала мятежного капитана.

Получив в бюро пропусков листок бумаги, разрешающий проход в «логово» противника, и как всегда поблуждав по лабиринтам коридоров военной власти, Громобоев прибыл на этаж идейно-политического центра округа. Проходя через курилку, Эдик краем уха услышал разговор полковника и подполковника.

— Мерзавцы! Сталина на них нет! Дерьмократы, проклятущие! Наймиты американские! Всех бы порешил, будь моя воля! — Бубнил седой полкан. — Куда катимся! Даже руководители партии предали идеалы Ленина, развели ларёчников и цеховиков, поощряют буржуазию! Ревизионисты!

— Всех на фонари! Да, нет, пожалуй, слишком легко отделаются. В лагеря закатать! — поддакнул подполковник старшему по званию. — На Колыму или в Воркуту! Пусть мучаются и работают на благо социалистического Отечества!

— Кормить их… вот еще… просто ставить к стенке…

— Зачем кормить? Сами себя прокормят. Зато польза — бесплатная рабочая сила. С их помощью мы снова сможем довести до завершения стройки социализма в непроходимой глуши: на Крайнем Севере, в Сибири!

— Возможно, ты и прав, но работу, как награду и милость, я бы отдал обычным людям, а всем этим интеллигентствующим умникам, писакам и говорунам — дыба, плаха и верёвка на шею!

Эдуард невольно замедлил шаг.

«Н-да… Вот так разговорчики у них в штабах…»

— Молодец был Петр Столыпин! У него со смутьянами и демагогами разговор был коротким: сразу ставил к стенке по решению военно-полевого суда. Я и сам бы таким судьей поработал пару месяцев…

— Да, что Столыпин! То дела давние. Решительные люди есть и наши современники, генерал Пиночет, например. Вот это молодчина! Собрал дерьмократов на стадионы, а уж там профильтровали и разобрались: кому прикладом по рукам, кому электрическую кровать, а кого и в океан с вертолета… И нам надо бы также…

Громобоева передернуло, а по спине пополз холодок и по коже пробежали мурашки. Нечего сказать, хороши идейные коммунисты — хвалят кровавого фашиста…

— Насколько мне не изменяет память, генерал Аугусто Пиночет перестрелял марксистов. Товарищи, что-то у вас в головах смешалось и сбилось в кучу, словно паранойя. Как же так, вы обожаете идейных антагонистов: Ленина, Сталина, Столыпина, Пиночета… Сборная солянка какая-то!

— Мы за порядок! — буркнул полковник, и неприязненно посмотрел на Эдика, словно «на врага народа» или даже своего личного врага. — Вот видишь, Викторыч, ходят тут всякие, подслушивают, вякают. Генерал Макашов не зря предупреждает нас о бдительности и об изменниках, а говорунов развелось: что ни капитан, так философ. Эх, просрут державу! Ладно, пойдем работать, дела ждут…

— Надеюсь, не к дыбе… — брякнул Эдуард вполголоса, но так, чтобы его услышали. — И пока вы курите в коридоре, плаха не простаивает…

— Мерзавец! Да я тебя…, - вспыхнул, было полковник, но сдержался, слишком уж много лишнего он и сам наговорил вслух.

Штабные политработники, ушли вглубь длинного коридора, продолжая поносить свободу слова и демагогов, а Громобоев наконец отыскал нужный кабинет.

Помешкал минуту и осторожно постучал в дверь с табличкой: «Полковник Самсонов. Начальник отдела кадров политуправления округа».

— Да-да! Войдите, — послышалось из кабинета, и Эдуард осторожно толкнул дверь.

В глубине просторной комнаты за огромным столом, заваленным бумагами, сидел всё тот же знакомый по первому прибытию вокруг маленький человечек — розовощекий, пухлый, лысый полковник.

— Капитан Громобоев! Прибыл по вашему приказанию, на беседу, — доложил Эдуард, приложив руку к козырьку и встав по стойке смирно.

— А-а-а, — протянул полковник неопределенно, и одновременно с интересом и неприязнью оглядел вошедшего офицера. — Проходи, садись. Дай-ка я на тебя повнимательнее погляжу. Очень интересно мне, откуда ты такой взялся на нашу голову! Кто тебя учил и воспитывал?

— Выпускник общевойскового училища, — ответил Эдик, едва заметно ухмыльнувшись, и добавил: — Вы меня, наверное, не помните, в наш округ я вернулся год назад после участия в боевых действиях в Афганистане. Два года от звонка до звонка…

— Да я всё знаю и помню, — махнул пухлой ладошкой полковник и вальяжно развалился в кресле. — Я не о том…

Наступила пауза, которая несколько затянулась, полковник Самсонов явно не знал с чего начать неприятный разговор.

— Что мы с вами будем дальше делать, капитан?

— В смысле? А что со мной нужно делать?

— Как мыслите продолжать службу? Совесть позволит?

Громобоев опять незаметно хмыкнул, хотел ответить дерзостью, но сдержался.

— Я никакого преступления не совершал и вины за собой не чувствую. Совесть чиста!

Полковник слегка побагровел и по лицу пошли красные пятна. Он повысил голос:

— Значит, вины нет? И ничего предосудительного не говорил? Считаете нормальным высказываться в прессе против Политбюро, критиковать по телевидению на всю страну Генерального Секретаря ЦК КПСС? Сомневаться в правильности линии политики партии!