Мыс Раманон

Ткаченко Анатолий Сергеевич

— Граждане! Немедленно вернитесь в зону купания!

Русик решил было пойти на мыс поудить бычков, но раздумал: не мог он оставить одного Юлия — скажет еще, что сбежал, бросил человека, первый раз приехавшего отдыхать, не по-дружески получится; Русик же сам к нему подошел, пригласил купаться. Он взял свою одежду, сумку с едой, удочку, все перенес на пристань. Наловил в спичечную коробку рачков-прыгунков, живущих под камнями (хоть и пустячная наживка, однако сойдет для начала ловли), сел на крайнюю доску, свесив ноги, размо­тал леску, наживил рачка и тихонько опустил крючок в чистое песчаное оконце среди водорослей и замшелых камней.

Юлий

с матерью пробежали мимо. Мать легла загорать на поролоновый коврик, а Юлий, растершись полотенцем, вернулся, сел около Русика, белый, прохладный, с чуть зарозовевшими щеками; сказал, вздрагивая, тронув плечо Русика:

— Хорошее у вас море.

— Ты здорово плавал! Где научился?

— В бассейне, когда жили в Архангельске. Моя мама физкультуру преподавала.

— А-а... я думал... Вы же в Будынке твирчисты?

— Дядя путевки достал. Он писатель.

Поплавок юркнул в водоросли, Русик дернул удочку, и на доску шлепнулась головастая, с зелеными пятнами и широким плавником вдоль спины рыбешка, запрыгала хлестко. Юлий хотел прихлопнуть ее ладошкой, но Русик жестко оттолкнул его:

— Это собака! Смотри, зубы какие. И колючки на голове, уколет — долго будешь болеть. Собака ядовитая.

Прижав рыбешку подошвой кеды, Русик выдрал из зубатого рта крючок, столкнул собаку в воду. Юлий, растерянно усмехаясь, сказал:

— Теперь понятно — юг. Даже собаки в море водятся, да еще ядовитые. У нас собачки нарты таскают, на охоту ходят, а рыба большая — семга, нельма. Ты про таких рыб слышал?

Русик помотал головой.

— Зачем же толкаешься? Ты малыш против меня. Я пятый закончил.

— Ври!

— Нечего мне врать. Я в пять лет пошел в школу. Вундеркинд. Знаешь, что такое вундеркинд? Сверхспо­собный. Я чемпион по шахматам.

Русик отложил удочку и, слегка приоткрыв рот от смутившего его удивления, принялся рассматривать бело­кожего мальчишку. Белого и черноволосого. Отличного пловца, чемпиона по шахматам. Вундеркинда. Слово такое Русик слышал, но чтобы видеть живого... обычного... Должно же быть в нем что-то, чего совсем нет у других. Ну бледный. Ну первый раз приехал на юг... Русик глянул в глаза мальчишки, карие, с необыкновенно большими зрачками,— увидел в них себя перевернутого, золотистого, море и небо — и не выдержал внимательного, нервно мер­цающего напряжения этих глаз. Понял вдруг: они груст­ные, усталые и грустные. Вундеркиндам, наверное, приходится много думать, все другие должны уважать их за это, а не толкаться, если даже спасаешь от морской собаки. Русику захотелось извиниться — он-то, кроме как чи­тать по складам да рыбу удить, ничего пока не умеет, — и Русик, опять увидев себя в зрачках мальчишки — ма­ленького, золотистого, перевернутого, — сказал:

— Я тебя с дедом Шаландой познакомлю. Это про него песню сочинили «Шаланды, полные кефали...».

— Серьезно?

— Весь город знает. — Русик вытянул руку в сторону мыса, теперь засизовевшего в горячем мареве: — Во-он там, на черных камнях, рыбак стоит, такой скрюченный, видишь? Он, Шаланда.

— «Синеет море за бульваром...» — тихонько за­пел Юлий и сразу осекся: голоса у него не было, и не пел он вовсе, а декламировал. — Ты мне каштан пока­жешь?

«Ага, не все ты умеешь, не все видел», — подумал Русик, немного стыдясь своей радости, зато ответил с охотой и серьезно:

— Каштан, платан, акацию, чертово дерево — все, что захочешь. Платан моя мама называет еще чинарой, а чинару — бесстыдницей: всегда голая, кора почему-то облазит.

Из-за громоздкого мыса слева, на котором белым столбом со стеклянной макушкой под красным козырьком высился маяк, медленно выплыл, будто не касаясь воды, пассажирский пароход, высокий, с тысячами иллюмина­торов, серебристый от ватерлинии до верхушек мачт; труба — как хвост реактивного самолета, только крыльев не хватало, чтобы полететь. Немо, отрешенно он стал удаляться в морскую непроглядность, точно навсегда поки­дая землю.

Юлий протяжно вздохнул, забывчиво и грустно улы­баясь.

— Электроход «Одесса», новый, — сказал Русик. — А мой папа на танкере «Орел», в загранку ходит, матрос первого класса. Танкер — работяга, а этот — красивый, для туристов, с ресторанами, танцами...

— В хорошем городе ты живешь, Руслан.

— Мы недавно в городе. Тут смотри, везде дома отдыха. Шаланда говорит, нас подсоединили, чтоб миллион был: когда миллион — снабжение лучше. Некоторые не хотят быть городскими, сады им важнее, другие радуют­ся — зато трамвай есть.

Не слушая или не слыша, Юлий смотрел на отдаляю­щийся, тускнеющий электроход в слепящей до слез дымке и, не теряя прежней улыбки, говорил:

— Мама записалась во все экскурсии: по историческим местам, Морской музей, Археологический, катакомбы... Хочу увидеть Потемкинскую лестницу, Приморский буль­вар... Я много читал о Черном море, теперь искупался в нем. Оно лучше, теплее, чем даже я представлял, но пустое ведь — рыбы почти нету, мало. Ты знаешь, почему? В глу­бине вода заражена сероводородом, таким газом, от него все живое погибает.

— А бычок, ставридка, кефаль?

— Это возле берега, сверху. Вот наше Печорское мо­ре — как мешок с рыбой. Льды и рыба, тюлени. Приезжай, нельму поймаешь! Собаки у нас по тундре бегают.

— Ладно, подрасту когда.

Русик забыл, про удочку, слушал Юлия, уже по-настоя­щему веря, что он вундеркинд: о Черном море знает, может, больше, чем сам Шаланда, все читал, все хочет видеть, понять. Он, пожалуй, и над Русиком посмеивается: тоже мне местный житель, родился здесь, столько лет прожил, а мало смыслит о своем море! Оказывается, оно только для пароходов и купания хорошее. И плавал Юлий не хуже других; нырнул и поплыл, словно по родному Печорскому. И город он будет лучше Русика знать: поживет в Будынке твирчисты двадцать четыре дня, много раз съездит в город, накупит книг в музеях, сувениров, посмотрит исторические места... Он сверхспособный. Надо хоть чем-то удивить его, чтобы не очень уж сильно презирал здешних мальчишек, которые не виноваты, что Черное море в глубине отрав­лено. Зачем вообще про моря выдавать такие тайны?

— Хочешь, наворуем персиков? — сказал Русик, трогая руку Юлия.

— Наворуем?

— Ну да... за так возьмем.

— Мама купит, если я попрошу.

— Чудак! Их же еще не продают, зеленые. А я заметил одно дерево, вон там, у Страхпома. Так хозяйчика вредного зовут. — Русик показал на высящийся уступами берег с дощатыми домишками в плотных зарослях садов, акаций, платанов, с рыжими глинистыми оползнями. — Не бойся, я сам полезу. Дворняжка старая, глухая... Мы все равно фрукты не покупаем.