Мыс Рытый

Бутаков Эрик Юрьевич

Я непроизвольно засмеялся:

— Да Вы, батенька, дипломат! — обратился я к Евгению Ефимовичу. — Очень остроумно — всё ненавязчиво объяснили Владимиру Павловичу. В коем веке, он оказался неправ, а Вы ему: «Повезло Вам!» Очень остроумно. И Палычу не обидно, и заодно он теперь знает, что все истоки увидит, и что ему повезло больше, чем другим, и спор вроде он не напрасно «проиграл». Технично, Евгений Ефимович! Очень технично! Четыре балла!

Все поняли сказанное, хмыкнули и расцвели в улыбках. Понял и Владимир Палыч, довольно кивая. А ЕЕ хитро поглядел на меня… Чем ещё больше рассмешил.

А уж когда поднялись к небольшой луже, когда приклеили табличку (моего имени, к сожалению, там не оказалось, но сфотографироваться на фоне её вместе со всеми, мне было позволено), уж тогда мы «сбрызнули» победу 1000-летним коньяком. (Палычу бутылку его подарили, откопав где-то в захоронениях или со дна морского подняв — я, к сожалению, не запомнил тогда. Правда это или нет — решайте сами. Мне-то наплевать — я его пил на халяву, и во славу победителей, и не спрашивал. А если Вы спросите: «Чем отличается?» Я отвечу: «Не понял». Я же не знаю, в каких пропорциях его разводили. К тому же Палыч сказал, что когда его привезли, это был почти что гель, почти твердый. Я — не сомневаюсь. А Вы… Решайте сами! А что ещё из «съестного» может храниться тысячу лет?).

— За победу!

Тут же над нами пролетело два бомбардировщика — как ждали. Таких самолетов в России всего шестнадцать (по данным рядом стоящих знатоков). Два из них — над нами!

— Обратите внимание, произнес Владимир Павлович, поглядывая на часы, — ровно тринадцать ноль-ноль.

— И самолеты, как по заказу…

— Дежурят.

— Ровно час!

— Н-да, — согласился Старшой. — И ещё магия цифр: Сегодня шестнадцатое ноль седьмого, а исток мы нашли на высоте шестнадцать семьдесят — цифры те же, и комбинация почти такая же. А?

— Н-да! — теперь согласились все, — интересно получилось!

Каждый задумался на несколько секунд, поглядывая на часы и в небо, прикидывая комбинацию цифр — 13.00. Но никуда 13 и 00 не влазело.

— Давайте я лучше ракету запущу, — предложил я.

— Имеете право! — все оторвались от циферблатов.

И я выпустил ракету.

Ракета, в честь открытия истока, обожгла мне ладонь. Кожа стала, как у подпаленной свиньи. Но не было больно, как и не было после волдыря или другого признака ожога. Чудеса!

«Выжжжжж, — зашипела ракета, уходя вверх. — Бдах!» — хлопнула она в голубизне неба.

— Хорошо, что самолеты уже пролетели! А то бы сейчас как дали ответный залп! — своеобразно пошутил Андрей Валентинович.

— И стало бы русло реки Лены ещё на полкилометра больше — по диаметру воронки!

— Нет уж — пусть летят они по своим делам — не надо нам ответного залпа!

— Ну, как скажите, Владимир Павлович. Может, чайку?

Мы решили попить чайку. И запалили костер на этом месте — это теперь НАШЕ место! Но не успели, как следует развести огонь и вскипятить воду, грянула гроза, и нас залило дождем — хорошим дождем! Если вспомнить, что утором погода была благодать, то и оделись мы соответственно — всё легкое и не для дождя. А тут — как дало! Мы поспешили обратно в лагерь. Но как изменилась природа! Вместо веселого, летнего дня всё стало по-осеннему хмурым и мерзким. Нас заливали струи воды, и скоро мы должны замерзнуть, судя по всему. Поэтому, не останавливаясь — домой, домой, домой. Обратный путь был быстрым, но очень склизким. Хотелось быстрее в лагерь, и переодеться в палатке. Здесь нет пасмурного неба — мы на горе. Мы в самой туче! Ничего не видно — все в тумане, точнее, внутри тучи. Все холмы, которые мы разглядывали вчера в бинокль, теперь перестали существовать — белая пелена, молоко и мир сузился до неимоверно маленьких размеров — только твои ноги внизу мелькают по мокрым растениям, да товарищи — позади и впереди неровно дышат. А по бокам — хлябь, сырость и пелена густого тумана. Одежда — насквозь! Спина мерзнет — рюкзаков-то нет! С рукавов капает. По лицу текут струи, как под душем. Из «непромокаемых» ботинок выдавливается мелкая пена при каждом шаге. Хуже — не бывает! Куда подевалось радостное солнышко? Где летняя жара? Во — уже склад ВВ. Через восемьсот метров будет зимовьё. Плевать — не до них! Быстрей домой!

Перед самым лагерем гроза ушла, и одежда «запарила». На теле не успеет высохнуть — придется опять сушить! Запарила уже!

— А куда у нас опять подевался Николай Алексеевич?

Николай Алексеевич вернулся из «разведки» в зимовье геологов. Он, все-таки, мимо не прошел. Он притащил пластиковую бутылку с солью и разорванную пачку чая.

— Там всё разворочено, — сказал он. — Тушенка на полу… Но бомбажная. Вот соль нашел, и чай собрал рассыпанный. Лет двадцать там никого не было.

— Ну не двадцать, — усомнился я. — Двадцать лет назад пластиковых бутылок тут и в помине не было. Мы с Вовой пятнадцать лет назад по Байкалу шли с армейскими фляжками. Были бы тогда пластиковые бутылки, фляжки бы мы не брали.

Ещё он притащил газеты 1989 года издания — Советские. Это его и сбило с толку. Газеты мы с интересом читали. Теперь всё это кажется юмором. А сколько тогда судеб решалась?!

— О, — произнес Евгений Ефимович, — «Восточно-Сибирская правда». Знаешь такую? — обратился он ко мне.

— Ещё бы! Посмотрите, кто главный редактор.

Вопросы были сняты.

И снова хлынул дождь.

Все быстро «катапультировались» по палаткам, прихватив с собой недосушенные вещи.

Я заполз в свою. Сырые шмотки утрамбовал ногами в дальний угол, чтобы со спальником не соприкасались — потом, даст Бог, досушу.

Время в мокрой палатке противно и неизбежно медленно тянется. Снаружи по пологу колотит монотонный дождь, внутри всё отсырело от конденсата. Неудобно постоянно лежать на спине и смотреть в серый полог, и чего-то ждать. Чего ждать? Скорей бы вечер! А зачем? Что будет, что изменится вечером? Ещё только три часа, до вечера — как до луны, а… что потом? Ужин? Ну, ужин. Сублиматы, которые и в глотку-то не лезут, и чай без сахара, и орехи с сушеными бананами уже достали… Так что, от вечера особо ждать нечего, особенно, если дождь к тому времени не закончится. Но всё же, хочется, чтобы быстрее наступил вечер — стемнеет, а там посмотрим — может, усну. Хотя, если похолодает к вечеру, станет тоскливо и одиноко. Чем же заняться?

В такой обстановке опытный путешественник гонит от себя липкие мысли о прошлом (вспоминается что кто-то когда-то его предал, изменил, чего-то не додал, подставил, не понял и не оценил, и прочая чепуха, не имеющая ровным счетом теперь уже никакого значения), и начинает «развлекаться», как умеет.

«Куда я задевал блокнот? Вечно, когда он нужен, его — хрен найдешь! С другой стороны — в таком положении что-то карябать на сырых страницах не очень удобно. Ладно, оставим блокнот. Надо было газету взять почитать. Хотя, чего там читать?»

И тогда я вспомнил, что один мудрый и известный философ, типа Шопенгауэра, утверждал, что умный человек, когда есть время, не читает, а размышляет. Я решил, что я умный человек, и начал размышлять… вспоминать и сочинять всякую фигню.

Первое, что пришло на ум — рассказ Сальвадора Дали. Сальвадор писал (кажется, в «Дневнике одного гения» — я не фиксирую прочитанных книжек и не записываю их краткое содержание — я просто пропитываюсь прочитанным, а потом считаю, что и я такого же мнения): (Примерно так — не дословно, естественно) «Нет ничего проще, как написать сценарий к фильму, который запомнили бы все! Я уже писал такой сценарий вместе с Бонюэлем. Это заняло сорок минут, но фильм запомнили на века — „Андалузский пёс“. Хотите, я прямо сейчас Вам расскажу, что нужно снимать?» Ему ответили: «Да!». «Хорошо! Представьте, Альпы, только что сошла лавина, всё белым-бело, снег, холод, крик ребенка: „Помогите!“ Где-то в снегу, под лавиной кричит девочка. Она задыхается! Снег давит её! Ей остались считанные минуты! Что делать? Кто поможет? Крупным планом: несется сербернар с бочонком рома на ошейнике. Он упрямо и натружено скачками пытается пробраться к слышащемуся крику! „Помогите!“ — задыхается девочка. Сербернар бежит, скачет сквозь глубокий снег — упрямо, нацелено, бочонок с ромом бьет его по груди, качаясь при каждом прыжке. „Помогите!“ — голос всё тише и тише. Крупные планы: глаза сербернара, его дыхание с паром, его упругая шерсть, снег отлетает от лап при каждом прыжке — он спешит, спешит, чтобы успеть. „Помогите!“ — уже, почти, шёпот. Сербернар копает снег. Быстро копает, как он умет, как его учили — чтобы успеть, пока девочка не задохнулась. Потом он ныряет в дыру, которую выкопал, вытаскивает за воротник маленькую, несчастную девочку, вытаскивает её наружу из лавины… Набрасывается на неё и съедает! Хруст, кровь на снегу, девочка уже не орет, а воет и хрипит! Потом — резко тишина — сдохла! Всё! Облизывается. Он её сожрал! Ну, разве такое не запомнится?!»