Мышуйские хроники (сборник)

Скаландис Ант

– Все это не случайно, – объяснил Леша. – Но майор Хворостина говорил, что это секретный эксперимент, так что ты не трепись особо. Короче, на примере одного взвода отрабатывается схема мирного сосуществования всех стран и народов. По-моему, неплохо получается.

– По-моему, тоже, – согласилась Нюра. – А сам ты кто по национальности?

– Сам я – простой хохол с полтавщины. Нюра, выходи за меня за муж.

Вот такой был резкий переход.

Медсестра Огурцова обрадовалась, конечно, такому предложению, но она была девушкой строгих правил, и сразу ответа не дала.

– Когда у тебя отпуск,

Леша? – только и спросила.

– Через три месяца. Даже чуть раньше.

– Вот давай тогда и поедем в свадебное путешествие. А до этого – ни-ни! Я хочу, чтобы все красиво было…

Алексей не возражал.

Прошло еще три месяца… Нет, не так. Через несколько дней после того исторического разговора Нюре стало плохо. Из полевого лазарета спецчасти ее почти сразу отправили в город, и медсестра Огурцова пропала надолго. Лейтенанту Помидоренко она, конечно, писала письма, что, мол, переживать не стоит, скоро все будет нормально, она поправится и т.д. и т.п., вот только ни разу не объяснила, чем больна. И как раз через те самые три месяца Алексей понял все по-своему, расстроился ужасно, отпуск брать не стал и мужественно решил выкинуть Нюру из головы.

Трудно это было, ведь вся часть продолжала упорно поглощать витамины, а в увольнительных спецназовцы рвались в культпоходы, и вообще неудержимо тянулись к высокому и чистому.

На этом фоне как-то прошло незамеченным резкое и поразительно одновременное похолодание отношений всего личного состава первого взвода со своими молодыми женами. Супруги истосковавшихся бойцов писали им теперь редко и как-то невнятно. Солдаты зверели на глазах и достигали невиданных высот в боевой и политической подготовке. Самодовольное начальство раздавало почетные значки и новые звания.

Прошло еще полгода. Личный состав начал собираться на дембель. О чем и сообщил женам. В ответ пришли письма, в которых очень разные молодые женщины, кто явно зажмурившись (что было видно по почерку), кто закусив губу, кто заламывая руки и причитая, кто иносказательно, а кто и прямо признавались мужьям, что у них родились дети.

Цацурия, бен Бубу и еще несколько южан чуть было не рванули из части с оружием в руках, не дождавшись двух недель до дембеля, ведь все они хорошо помнили, когда именно ушли из дома. Все бы могло обернуться настоящей трагедией, да хорошо невозмутимый Грыжик успел остановить товарищей. Впрочем, невозмутимость его была далеко не случайной. Ему единственному любимая жена прислала не только сообщение о прибавке в семействе, но и фотографию полугодовалого мальчишки – уже рябого и рыжего, как папаша.

– Мой, – выдохнул Грыжик.

– Но ты же в отпуске не был! – заорали все.

– Не был, – тупо согласился Грыжик, – но все равно мой.

А в течение недели и все остальные получили в письмах портреты своих шестимесячных сыновей. Только сыновей и только шестимесячных. Позднее выяснилось, что и дата рождения у всех совпала. А фотографии были примечательные. У Рахатлукумова-младшего родинка красовалась в точности на том же месте, младенцу-Цацурия на карточке только усиков не хватало, китаенка Чао тоже трудно было бы с кем-то перепутать, не говоря уже о Швамбе. Короче, радость была всеобщей и бурной.

Только не у начальства. Водоплюев той же ночью созвал экстренное секретное совещание, на котором присутствовали все его замы, а также начальник горотдела ФСБ Шитокрытов, и даже руководитель администрации Мышуйска Никодим Поросеночкин. Нюру Огурцову подняла с постели военная комендатура и в закрытой машине доставила в часть как субъект повышенной опасности.

Прозаседали до утра. Нюра всех успокоила, разыскав одну случайно не сожженную инструкцию к тем самым витаминам. Чрезвычайное положение в городе Водоплюев решил не вводить, только еще вызвал на всякий случай батюшку отца Евлапмпия, и минут сорок мурыжил бедного на тему: а возможно ли непорочное зачатие у кого-то еще, кроме Девы Марии. Батюшка держался молодцом и в итоге утомил генерала цитатами из священного писания.

А когда солнышко уже поднялось над полутайгой и в части объявили подъем, отец Евлампий взял за руку Нюру и отвел ее к лейтенанту Леше.

– Не ссорьтесь, дети мои, – сказал он. – Господь послал вам тяжкое испытание. Но теперь все закончилось. Сынок твой, лейтенант, тоже Алексей, крещен был мною лично, а с Нюрой мы договорились, что вы прямо завтра пойдете во храм и обвенчаетесь.

– Правда?! – обрадовался Помидоренко и сразу всему поверил.

Потому что и он уже стал настоящим мышуйцем.

ЯГОДЫ

День выдался просто чудесный. Густое синее небо было идеально безоблачным, над лугами плыли дурманящие запахи июльского разнотравья, заливались кузнечики, гудели стрекозы. И когда я вышел к сторожке старого алкоголика Василия Пустыша, настроение у меня было лучше некуда.

А вообще, с тех пор, как я попал сюда, минуло уже почти два года. Многое довелось понять за это время. Главное, я теперь знаю: совсем не важно в какой точке земного шара ты живешь, гораздо важнее, как и зачем. А еще очень важно, кто живет рядом с тобою.

Здесь, в Мышуйске, я оказался нужен людям, а люди – мне. У меня любимая жена Анюта и наш сын Петька, у меня замечательные друзья, интересная работа и множество всяких увлечений. Чего еще человеку надо? Лично я не знаю. Впрочем, если честно, я просто пытаюсь обмануть самого себя. Я знаю, чего еще надо. Просто иногда забываю об этом. А иногда вспоминаю. Забываю чаще, потому что почти все время занят, и мне хорошо. С женой, с друзьями, с сыном. Я, кстати, не курю и почти не выпиваю, но вот когда выпью... Или еще, когда мы остаемся вдвоем с Анютой, и она вдруг начинает печалится безо всякого видимого повода.

Несколько раз я спрашивал ее, как же все-таки люди попадают в Мышуйск, она сама, например. И Анюта сразу делалась сердитой.

Вот и на этот раз: сжимает кулачки, хмурит брови.

– Никак я сюда не попадала! Я здесь родилась! Понимаешь? Спроси у мамы.

А что мне спрашивать, когда я никому не верю. В этом вопросе – никому, даже любимой жене. Хотя говорит она, похоже, чистейшую правду. Дело не в Анюте – тут вся беда во мне. Ведь я-то хорошо помню, что не рождался в своем родном городе, а пришел сюда однажды на лыжах из самой Москвы. По лыжне пришел. Впрочем, в такую странную легенду уже давно никто не верит, даже я сам начинаю сомневаться: не сон ли мне тогда привиделся...