Н 7
Шрифт:
— Энн, тебе плохо? — спросил я по-русски и повторил по-английски.
Сидящий парень, черный, как ночь, со множеством косичек, вскочил, но не чтобы усадить Энн — он узнал меня, забормотал на английском:
— Ты ж вратарь? Парни, смотрите, кто нас встречает!
— Нет, сейчас я просто прохожий, — ответил я, и он раздосадованно захлопал глазами.
Пусть думает, что ошибся. Я тронул Энн за плечо, она устало разлепила веки. Глаза у нее были красными, словно она не спала несколько дней, и на меня буквально дохнуло чем-то нехорошим, смертельно опасным, но ощущение быстро рассеялось.
— Тебе плохо? — повторил я.
— Голова болит, — прошелестела она. — Как прилетели, так и началось. И не проходит. Ничего не помогает.
Я протянул ей букет.
— И это не помогло?
— Какая прелесть. — Девушка вымучила улыбку.
— Надо к врачу. На тебе лица нет.
— Есть лицо! — возмутилась она, видимо, ей было незнакомо это выражение.
— У нас хорошая медицина, и бесплатная. Вдруг у тебя аневризма?
— Что это?
— В мозгу лопнул сосуд, и образовалась гематома. Ты ж жить хочешь?
Она закивала, поморщилась, позеленела. Я подошел к Максиму и объяснил ситуацию. Тот посмотрел на девушку, задал ей пару вопросов, кому-то позвонил, отойдя в сторону; вернулся и отвел нас в угол помещения.
— Выходите следом за нами. Нас будет ждать автобус и журналисты, за ней приедет «скорая», — он подозвал милиционера, — проконтролируешь транспортировку мисс в больницу?
— Я справлюсь, — заверил его я. — И доложу, что почем.
Боковым зрением я осмотрел нашу делегацию. Темноволосая журналистка напряглась, она хотела поехать с нами во что бы то ни стало, но не могла ослушаться приказа. Ясно, значит, эта из КГБ, а не из БР — иначе я услышал бы белый шум вместо ее намерения. Интересно, кто еще? Журналист? Кто-то из охраны? Сам Радин?
Прислушаться к их желаниям мне не дали: Максим громко попросил всех следовать за ним, футболисты поднялись, и в комнате стало тесно. Ну и здоровенные лоси! Супертяжи, такие и затоптать могут. В основном африканцы, несколько метисов, европейцев я насчитал десять человек. Интересно, хоть один валлиец среди них есть?
Я забрал у Энн чемодан, протянул руку для опоры — она с радостью воспользовалась помощью. Все-таки странная она какая-то. Будто игрушечная, фарфоровая.
— Наверное, климат мне не подходит, — сказала она, будто бы с усилием выталкивая каждое слово. — Или историческая Родина отвергает.
— Не говори глупости. В больнице должны сказать, что и почему. Надеюсь, ничего страшного, просто мигрень.
— У меня голова отродясь не болела, — пожаловалась она. — Вообще никогда!
Мы вышли с другой стороны аэропорта, чтобы ожидающие журналисты и зеваки не досаждали. На стоянке недалеко от главного входа для отвлечения внимания стоял яркий автобус и оттягивал внимание на себя. Здесь же было небольшое оцепление и массовка из красивых девушек, бросавших футболистам астры, а также родственники и друзья клана, ответственного за встречу иностранных гостей. Настю, продававшую мороженое, я тоже увидел в окружении разновозрастных отпрысков. Ну и «свои» журналисты тоже были. Проходя мимо одного, я считал недовольство тем, что он заплатил три тысячи непонятно за что.
Юг всегда славился коррупционерами. Вот и здесь первыми сфотографировать англичан смогли те, кто дал на лапу. И не факт, что самому Радину, он без поддержки вышестоящих чиновников вообще никто.
Массовка обступила футболистов. С ними фотографировались, брали у них автографы, и пока все не получили свое, никто в автобус не сел. Ну и позорище! Рука сама к лицу тянулась, я не удержался, сделал пару снимков — чтобы Тирликасу показать.
Гнать надо руководство поганой метлой!
Машина «скорой» подъехала раньше, чем последние игроки «Кардиффа» вошли в автобус. Фельдшер помог Энн подняться в салон, покосился на мня недобро, но прогонять не стал — получил распоряжение сопровождающему не мешать.
Врач, предпенсионного возраста мужчина в круглых очках, уложил девушку на кушетку, оттянул веки, посветил в зрачки, поинтересовался:
— По-русски говорите? — Она кивнула. — Где и как болит?
Девушка приложила руки к голове и ответила:
— Резкая пульсирующая опоясывающая боль. Усиливается, когда двигаюсь, и — от яркого света.
— Головокружение, тошнота?
— Немного.
— И сейчас болит?
— Когда лежу — особенно сильно. — Она села и выдохнула. — Усиливается ночью. Шестой день мучаюсь.
Глаза врача за толстыми линзами стали, как блюдца.
— Что с ней? — спросил я. — Мне нужно знать.
— Не имею представления, — ответил озадаченный врач. — После МРТ станет ясно. — Он обратился к Энн: — Были ли травмы накануне?
— Нет. Ничего не пила, не употребляла, не курила. И голова не болела вообще никогда.
— Счастливая, — прокомментировал врач одними губами, отвернувшись.
Он хотел побыстрее отвезти капризную девчонку в неврологию, и пусть другие с ней нянчатся: люди нуждаются в помощи, а у этой, видите ли, головушка заболела.
Если бы я не знал Энн раньше, тоже подумал бы, что девица прикидывается, чтобы привлечь к себе внимание, но я помню ту Энн, собранную и подтянутую. Эта выглядела так, словно она много суток не спала, впрочем, так оно и было, и меня беспокоило ее состояние.
Как обычно, наша встреча пошла наперекосяк и совершенно не так, как я рассчитывал. Придется теперь спасать красавицу от коварной мигрени.
Больница находилась за городом. Отделения, двухэтажные здания, которые еще царя помнили, на отдалении друг от друга купались в зелени шикарного парка. Тут все было так, словно это не больница, а санаторий: вот тебе даже фонтан прямо напротив неврологии, в окружении магнолий с набухшими бутонами.
— Сама дойдешь? — спросил врач будто бы с упреком.
Энн было так плохо, что она не заметила издевки, я вытащил ее чемодан, помог ей вылезти из салона и кивнул врачу:
— Спасибо за помощь.
Он закатил глаза и отвернулся.
У порога нас уже ждала кругленькая молодая медсестричка-армянка, нервно перетаптываясь. Посмотрела на Энн, как на инопланетянина, и на ломаном английском поинтересовалась, как гостье нравится Ялта. Английский ее был так плох, что Энн улыбнулась и ответила по-русски: