На аптекарском острове
Шрифт:
— Я согласна, — сказала Ленка.
— И я согласен, — сказал Клочик. — Это будет свидание века! А сейчас предлагаю сходить в мороженицу. У меня есть рубль. Лен, хочешь мороженого?
Ленка закатила глаза и вздохнула:
— Вообще-то я бы лучше выпила шампанского. Но раз у тебя только рубль… Ладно, давай мороженое.
Глава 11. Трубадур безумствует
Когда мы уже доедали вторую порцию, Ленка сказала:
— И все-таки, что ни говорите, мальчики, любовь должна
— Значит, он все-таки знал ее до этого? — спросил я.
— Не знал. Я же сказала: он видел ее только во сне.
— Так кого же он искать поехал?
— Девушку.
— Бред. А если бы ему марсианка приснилась или русалка какая-нибудь, он бы тоже поехал?
— Поехал бы.
— Делать ему больше нечего было.
Но Ленка махнула на меня рукой и продолжала:
— И так он ездил много-много лет, истратил все деньги и стал совершенно нищим. Тогда один вельможа предложил ему продать портрет девушки за сто тысяч. Но художник отказался и умер от тоски и голода. И тут сразу в гостиницу, где жил художник, приехала девушка, которую он искал. Оказалось, что она тоже много лет искала его. Представляете! Когда она обо всем узнала, то приняла яд и умерла. Их похоронили вместе на высоком холме.
— Чушь, — сказал я. — Сама небось придумала.
— Ничего ты, Нечаев, не понимаешь, — сказала Ленка и, посмотрев на Клочика, слушавшего ее с открытым ртом, добавила: — Витя, а ты способен на безумный поступок?
— Я способен, — хрипло сказал Клочик.
— А мог бы ты вот прямо сейчас встать и громко при всех прочитать какое-нибудь стихотворение? Про любовь?
Безумный Клочик недолго думая поднялся и уже было раскрыл рот. Потом, наверное, решив, что так его будет плохо слышно, вскочил на стул.
— Стихотворение! — диким голосом выкрикнул он.
Люди в кафе с любопытством повернули головы в нашу сторону. А Клочик вдруг замолчал, мучительно что-то соображая. Потом нелепо взмахнул рукой и крикнул:
— Утопленник!
Послышался смех, со звоном упала чья-то ложка, я потащил Клочика за штанину, но он взбрыкнулся, и со стола полетела розетка с недоеденным мороженым.
— Прибежали в избу дети! — уже падая, закричал мой трубадур. Какой-то мужчина подхватил его на руки, нас окружили, послышались голоса: «Чей это мальчик? Он болен. Надо сообщить родителям!»
— Товарищи! — закричал я, протискиваясь к трубадуру. — Это мой мальчик! Сейчас я отведу его домой, не волнуйтесь, у него свинка.
Я схватил Клочика за рукав и потащил к выходу. Ленка побежала за нами.
Когда мы были уже совсем далеко от мороженицы, она сказала:
— А ты молодец, Витя. Не испугался. Только ведь я просила тебя про любовь, а не про утопленника.
— Не сообразил, — ответил Клочик. — Мне надо было сначала подумать, а потом на стул лезть.
— Вот это верно, — сказал я. — Скажи спасибо, что тебя не успели отправить в сумасшедший дом.
Мы вышли к Большому проспекту. Был час пик. Переполненные автобусы с трудом отъезжали от остановок, окутывая прохожих фиолетовыми облаками. По тротуарам неслось такое количество людей, что казалось, весь город вдруг высыпал из гигантского кинотеатра и заспешил по домам. На перекрестке раздавались отрывистые свистки милиционера, а из огромного динамика агитационного автобуса через каждые тридцать секунд гремел сердитый металлический голос: «Закончили переход Большого проспекта! Гражданин с контрабасом, немедленно сойдите с проезжей части!».
— Ой! — вдруг вскрикнула Ленка. — Я забыла в мороженице варежки!
Ну, конечно, этого было достаточно для Клочика. С криком «Я мигом!» он, как гончая, кинулся через дорогу. Но успел добежать только до середины. Милиционер схватил его за руку и принялся что-то сердито ему выговаривать. Потом к ним подошел мужчина с повязкой общественного инспектора ГАИ и, взяв трубадура под руку, повел к агитационному автобусу.
— Влип трубадур, — сказал я. — Сейчас ему будут читать лекцию о правилах дорожного движения. И в школу могут бумагу прислать. А ведь это ты, Ленка, все время его с панталыку сбиваешь.
— Тебя, конечно, не собьешь, — сказала Ленка. — Ну, что же ты стоишь. Его же надо выручать.
Дождавшись зеленого, мы перешли улицу и направились к автобусу, на крыше которого был прикреплен плакат, призывающий к соблюдению правил дорожного движения.
И вот тут случилось невероятное! Над мигающим разноцветными огнями проспектом, над головами спешащих людей вдруг зазвучал взволнованный, прерывающийся голос Клочика, многократно усиленный могучим, похожим на колокол, динамиком: «Мне вас не жаль, года весны моей, протекшие в мечтах любви напрасной», — звенел голос трубадура. И мне вдруг показалось, что все вокруг на какое-то мгновение остановилось: изумленно застыли люди на тротуарах, остановились машины и автобусы, замер длинный, переполненный трамвай, так и не успев проехать перекресток. «Мне вас не жаль, о таинства ночей…» — неслось из динамика, и улица, позабыв, что ей все время надо двигаться, молча и неподвижно слушала.
Потом голос оборвался, и все вокруг снова задвигалось, зашумело, словно кто-то заново включил остановленную кинопленку.
Из агитационного автобуса два парня с красными повязками вытащили сияющего Клочика.
— Во, псих, — сказал один из парней. — Что с ним теперь делать? Сдадим в детскую комнату?
— Да не стоит, — сказал другой. — Заучился, видно, студент. У них теперь в школе такая программа, что и свихнуться недолго. Пусть домой идет.
Дружинники отпустили Клочика, и смущенный, но жутко довольный трубадур подошел к нам. Ленка смотрела на него блестящими глазами.