На балу удачи
Шрифт:
Печать снова заговорила обо мне. На сей раз доброжелательно. Мне хочется привести здесь строки, написанные в "Энтрансижан" ныне покойным и уже забытым Морисом Верном:
"Малышка Пиаф - печальный и необузданный ангел народного бала. Все в ней дышит предместьем. За исключением одежды, напоминающей стиль 1900 года. Перед нами чудесным образом воскрешенная прическа певицы Клодин, отложной воротничок, черное платье, похожее на школьную форму. Малышка Пиаф обладает талантом. Когда ее слушаешь, невольно представляешь себе внутренний двор жилого дома, в котором гулко и громко разносится голос уличной певицы.
– еще литературно не отшлифован, ей нужны специально для нее написанные, реалистические песни, отражающие повседневную жизнь такого района, как ла Виллет, прокопченного дымом заводских труб и со звуками радио из соседнего бистро".
Такие специально для меня предназначенные песни стал сочинять Раймон Ассо. Очень непосредственные, искренние, без литературщины и, по счастливому выражению Пьера Пежеля, "приветливые, как рукопожатие". Эти качества сообщили так называемой (и напрасно) "реалистической" песне новый стиль. Ассо предпочитает "реализму" слово "веризм". Термин значения не имеет. Важно то, что творчество Раймона Ассо отразилось на французской песне в "определенный момент ее истории". Оно направило ее развитие по новому пути и оказало глубокое воздействие на тех, кто шел за ним по пятам,- Анри Копте и Мишеля Эмера.
"Я сам связал себя следующими обязательствами,- пишет Ассо в предисловии к сборнику "Песни без музыки".
1. Никогда не писать, если мне нечего сказать.
2. А если уж пишу, стараться говорить лишь человечные, правдивые вещи, вкладывая в них как можно больше чистоты.
3. Писать как можно проще, чтобы быть доступным всем".
Перечитайте его песни! "Париж - Средиземноморье", "Она ходила на улицу Пигаль", "Я не знаю ее конца", "Большое путешествие бедного негра", "Молодой человек пел" и другие... Они полностью отвечают этим трем обязательствам.
Поэтому они были и останутся шедеврами. Ведь Раймон Ассо - большой поэт.
Одна из его лучших песен, "Мой легионер", была подсказана ему историей из моей жизни.
Это не столько история, сколько - воспоминание.
Мне было семнадцать лет. Прошло уже много месяцев с тех пор, как, стремясь быть совершенно свободной, я бросила отца, с которым проработала все свое детство на площадях городов и сел. После многих и несчастливых происшествий я вообразила себя - да-да, не удивляйтесь!
– директрисой бродячей труппы. О, труппа была невелика! Всего трое артистов, приблизительно одного возраста: цирковой акробат Камиль Рибон, не имевший себе равных в балансе на больших пальцах на краю стола, Нинетт, его "жена" и ассистентка, и я. Пела я тогда под псевдонимом "Мисс Эдит". Почему "Мисс"? Просто я считала, что так "лучше звучит". Злоупотребление на эстраде иностранными именами никогда не считалось пороком.
Мы давали представления в казармах. В этом смысле я шла по стопам отца. Самое трудное заключалось в том, чтобы попасть на прием к генералу и добиться у него согласия показать солдатам "развлекательное представление". Отказывали редко. Тогда оставалось лишь уточнить у полковника дату и место выступления. В девяти случаях из десяти он говорил: "Завтра в столовой, после обеда".
В тот день мы работали в казарме Лила, у ребят из колониальных войск. Я была "в кассе", то есть стояла в дверях, получая со зрителей по двадцать су за место. Понемногу кованая коробочка в моих руках стала заполняться монетами. Как вдруг ко мне подошел красивый блондин и заявил, что денег на билет у него нет, но что он, если меня это устраивает, готов расплатиться поцелуем.
Притворившись оскорбленной, я взглянула на него. Парень был не очень высок, но крепко сшит. Пилотка на затылке. Небрежно одетый, с сигаретой, прилипшей к губе. Красивое лицо и великолепные голубые глаза.
– Ну так что же?
– спрашивает он. Я разрешаю ему пройти и говорю:
– А о поцелуе поговорим потом, если будете себя прилично вести.
В тот день я пела только для него.
После концерта он сделал вид, что не узнает меня. Тогда я ушла с достойным и безразличным видом...
Он догнал меня на полковом дворе. Поцеловал меня при луне, взял за руки и стал говорить, говорить, говорить... Когда проиграли зорю, мы все еще были вместе.
Прощаясь, он сказал:
– Меня зовут Альбер С., я служу во второй роте. Приходи ко мне завтра в семь!
Окрыленная любовью, я возвращалась домой пешком и пела всю дорогу. Позабыв о нищете, я считала, что стою на пороге счастья, и предавалась мечтам.
Назавтра в семь часов вечера я была в казарме. Там мне сказали, что Альбер на гауптвахте.
– Что он сделал?
– Подрался в казарме. Да вы не горюйте! Этот парень хорошо знаком с тюремной камерой! Он такой драчун, что почти не выходит оттуда...
Я была потрясена.
– И его нельзя повидать хотя бы на минуту?
Вид у меня был такой просительный, что сержант, узнав во мне вчерашнюю певицу, сжалился.
– Мы приведем его сюда только для вас...
Спустя несколько минут он вошел под конвоем двух вооруженных солдат. В своем несчастье Альбер казался мне еще красивее. Не обратив на меня никакого внимания и прямо подойдя к начальнику гауптвахты, он спросил:
– Как вы полагаете, сержант, сколько мне дадут?
– Завтра узнаем. Учитывая твои прошлые "заслуги", это пахнет тремя неделями минимум.
Он сказал "А!" и только тут, повернув голову, удостоил меня своим вниманием.
– Это ты? Я не думал, что ты придешь. Чего тебе нужно?
Я ждала иного приема. Он это понял по моему изумленному виду. Его взгляд смягчился, и рука легла мне на плечо. Затем он сказал несколько ласковых слов, и я ушла утешенная.
После того как он отбыл наказание, мы встретились снова. Чтобы повидать меня, он перелезал через стену казармы. Строя планы на будущее, Альбер отводил в них место и мне.
Пришлось набраться смелости и признаться, что я вовсе не собираюсь соединить с ним свою жизнь. Это известие было принято, как я того и опасалась, очень скверно.
– Даю тебе подумать до завтра,- сказал он мне на прощание.
Он требовал невозможного. И на другой день я попыталась убедить его в этом. Он выслушал меня, затем, не говоря ни слова, взял мою голову в свои руки, пристально посмотрел прямо в глаза, наклонился ко мне, затем резко отстранился и ушел. Больше я его не видела. Он оставил меня в слезах, оплакивающей только что обретенное и тут же утерянное счастье.