На берегах озера Эль-явр
Шрифт:
Берсерк развалился на гранитной дорожке, ведущей от крыльца к берегу озера. Он лежал на правом боку, плотно прижав голову и хвост к еще теплому камню. Свои мощные передние и задние лапы он удерживал строго под прямым углом к телу, вытянув их и положив левые на правые. Глаза его были плотно закрыты, кончики разорванных ушей неподвижны. Поза, невероятная для котов, но вполне привычная для собак, выражала абсолютное погружение в нездешность.
Забэл на секунду показалось, что Берсерка покинула его загадочная дремучая душа. Она отложила корень, который держала в руках. Ей вдруг захотелось встать и погладить лежащего на граните бойца, удостовериться, что тот жив, но Берсерк опередил
Он пружиной взлетел в воздух и в следующий миг уже прижимался всем телом к ее ноге, хрипло и громко выговаривая: «Долго же мне пришлось тебе втолковывать, чтобы ты обратила на меня внимание».
– Так ты гипнотизировал меня? – изумилась Забэл.
«Какая чушь… Не говори со мной птичьим языком. Что такое гипнотизировать? Я посылал тебе мысленный приказ подойти ко мне. Ну, вроде того, как на охоте я учу своих детей сначала мысленно приказать мыши не двигаться, а потом уже сцапать ее. Только с тобой наоборот…»
Берсерк обошел вокруг Забэл и прижался к другой ее ноге. Он и сам пока не понимал, почему он это делает. Впрочем, он не привык раздумывать и всегда делал то, что хотел. Если обстоятельства не были против.
«Между прочим, я тебе долго приказывал, так долго, что уже подумывал, а не бросить ли тебя и пойти к Хильде в дом. Она как раз сейчас будет рыбу разделывать…»
Так говорил боевой кот Берсерк, вернее, то ли мурлычно хрипел, то ли рычно мурлыкал басом и терся спиной, боками и головой о ногу Забэл, выгибая мускулистую спину под ее руками.
Потом он совершил невероятный для него поступок, прямо скажем, постыдный и недопустимый для патриарха всего кошачьего населения окрестностей Санхеттен-фьорда. И немыслимый для настоящего боевого кота викингов. Он повалился на спину и, задрав вверх все четыре лапы, подставил шею и живот под руки Забэл.
Она осторожно ощупала его шею и грудь, провела руками по мягкому животу, и тут он вновь проворчал: «Ты не ленись, не ленись, сильнее дави. Вот так, правильно… И шею, шею давай массируй, там старый шрам болит. Это всё засранец Гревлинг из сосновой рощи. Ты знаешь этого старого барсука-вонючку?»
Забэл только улыбнулась и покачала головой.
«Эх, и врезал же я ему. Он аж поперечно-полосатым стал, кусок оленьего дерьма… У него до сих пор здоровая плешь на брюхе. Так я его располосовал задними лапами. Теперь он перебрался к Большим Голым скалам под туманом. Я его и не видел уже лет триста, наверное… Нет, вспомнил – сегодня он смылся от меня, когда я проверял, всё ли в порядке в лесу после урагана. Так и зарылся в кучу мусора в своей норе».
– Ты такой старый?
«Я старый? Да я моложе Йотты-хромоножки лет на двести, а она женщина в самом расцвете, хоть и злая, как тысяча драчливых рысей. Да, а ты знаешь, что рысь Гаупе Бесхвостая своим детям рассказывает истории про меня? А она очень правдива. Я иногда с ней перекидываюсь парой слов, когда не очень занят… Вообщето она моя дальняя родственница. Недавно она рассказала им про мою битву с Толстозадым Миком, тем самым, из-за хребта Йотунхейм. Это было славное дельце… Толстозадый Мик убежал от меня с одним глазом и разорванной шкурой. Она висела на нем, как флаги на шхуне старого онкеля Бьорна Магнуса, отца шкипера Оле Мортенлина».
Забэл ласково провела рукой по шее Берсерка, нащупала плотный, как древесный корень, рубец и стала пальцами и ладонями мягко его растирать.
Она попыталась представить, каким этот удивительный кот был в своей доисторической молодости. Короткая буро-пепельная шерсть блестела на солнце, отливая рыжиной. Еле заметные полоски делали его невидимым среди суеты высоких трав и кустарников. И на деревьях он сливался с корой и мог сутками выслеживать добычу
Хильда уже рассказала ей, что лет этому коту столько же, сколько и скалам вокруг озера Эль-явр, а им много тысяч лет, так говорила Йотта-хромоножка. Но Хильда ей не очень поверила и решила разыскать достоверную информацию в научной литературе, когда вернется домой. А пока, в качестве рабочей гипотезы, она будет считать, что Берсерку всего одна тысяча лет.
Мысли Забэл о его персоне Берсерк прервал недовольным урчанием и легким ударом лапы. Разумеется, когти были втянуты и сила удара точно рассчитана. Не то, что вчера с Хильдой или сегодня с этим куском просоленной мачты, шкипером Оле. Просто напоминание – не отвлекайся на чепуху, сосредоточься на моей шее и занимайся тем, что умеешь делать хорошо. Так примерно следовало понимать это вполне уместное замечание Берсерка, он ведь умел немного читать мысли людей и внушать им свои. Когда это было ему выгодно.
Забэл тихо откликнулась:
– Прости, пожалуйста, немного задумалась… Ты рассказывай. А где теперь этот Толстый Мик из-за хребта Йотунхейм?
Забэл вытянула лапы Берсерка, проверила суставы и работу его боевых когтеножей, деликатно обойдя несомненные достоинства и свидетельства его любвеобилия и чадолюбия. Они выглядели внушительно и не нуждались в помощи человека.
А Берсерк, полностью погрузившись в блаженство, которое раньше ему не приходилось испытывать, продолжал урчать хрипло и немного лениво: «Люди из деревни Тиммерхавн говорят, что теперь он не может найти себе медведицу, потому что окривел… Так и шатается по лесам один. Если встречу на моей земле, разорву пополам, мясо пусть лисы сожрут, а шкуру отдам тебе. Хочешь шкуру Толстозадого Мика? Ты что, мне не веришь? Спроси у Гаупе Бесхвостой, она никогда не врет… Я если что обещаю, всегда выполняю… Правда, шкура у него теперь в заплатах, но ты отдашь ее в деревню, и тебе сошьют из нее шапку и рукавицы. Там, откуда ты пришла, холодно, наверное…»
Смеясь и слушая хвастливые байки Берсерка, Забэл обеими руками разгладила густую короткую шерсть, выбрала еловые иголки и другой мелкий мусор, добралась до кожи, пробралась сквозь толстый панцирь мышц, проверила внутренние органы и ликвидировала все старые и новые шрамы, рубцы, раны, узлы и зажимы, накопленные Берсерком за многие столетия его суровой жизни в лесах вокруг озера Эль-явр.
Она гладила, нажимала и проникала пальцами в тело, иногда легко и невесомо, иногда довольно сильно. Ее никто не учил этому, она действовала интуитивно, направляя луч нежности из своего сердца в руки и концентрируя энергию в центре ладоней. А потом этот золотой шар растворяла и выпускала живительными струями из кончиков пальцев. Все действия она совершала бездумно. А может быть, мистическая душа Берсерка, много повидавшая за тысячу лет жизни, подсказывала ей, что надо делать.
Спустя недолгое время Хильда вышла на крыльцо, чтобы предложить боевому коту свежей рыбки. Она увидела, что распростертый на траве Берсерк окружен полупрозрачным и светящимся золотым шаром, а над головой Забэл дрожит и переливается густой воздух, как фонтан оранжевого пламени.
Солнце уже исчезло в тумане над западным берегом озера, и сумеречный свет придал фантастический вид картине исцеления мистического животного земной женщиной. «Интересно, – подумала Хильда, завороженно глядя на Забэл и лежащего перед ней Берсерка, – а как тот грек-художник, Лукас, нарисовал бы всё это? Наверное, он сумел бы написать такую замечательную картину, что ее сразу взяли бы на аукцион Сотби или Кристи. Жаль, что я не умею рисовать. И жаль, что Лукас не видит этого». Она тихонько вздохнула и присела на ступеньку крыльца.