На берегу Севана (др. изд.)
Шрифт:
Силуэтами фантастических храмов, замков, башен вырисовывались каменистые гребни гор на светлом фоне небосклона.
Всюду, куда ни падал взор, — потухшие вулканы, кряжи, хребты, лабиринты ущелий и теснин. Словно весь край здесь был сложен из фантастических громад и глубоких пропастей.
Внизу, в ущельях, неожиданно возникли какие-то белые клубы, похожие на облака. Он росли, становились больше, тяжело и грузно поднимались вверх… Поднялись, расплылись, наполнили ущелья густым молочно-белым туманом. Лишь коегде верхушки гор торчали
На такой вершине-острове, над белым морем тумана, стояли и наши юные герои. Они молчали, не находя слов для выражения своего восторга. Да и какими словами можно описать восхитительный горный мир Кавказа, с такой необычайной силой привлекающий к себе поэтов!…
С вершин повеял свежий ветер и взволновал молочное море тумана. Оно колыхнулось и стало спадать, один за другим обнажая потерявшиеся было хребты, скалы, холмы.
Все ниже и ниже опускался и редел туман. Вот он наконец и у берегов Куры и, рассеиваясь, уходит, открывая поросшее пышной зеленью Казахское ущелье с прорезающей его рекой Акстафой.
— А что это за гора? — спросил Армен, указывая на мерцавшую на севере серебряную вершину. — Какая высокая — выше облаков! По-моему, это Эльбрус… Сейчас проверю по карте.
— Или Казбек, — сказал Камо. — Они не так далеки друг от друга.
— Может быть, и Казбек. — Армен развернул небольшую карту и старался определить расположение гор. — Нет, это Эльбрус. А где же гора Двал, дедушка? — обратился он к старику.
— Вон она, та голая гора, а на ней рыжие полосы. Видите, идут завитками. Это дорога в Степанаван с ее поворотами.
Приложив ладонь козырьком ко лбу, дед внимательно разглядывал одну из многочисленных гор, скопившихся на северозападе.
— Дорога в Степанаван? Бывший Джелал-оглы? Ведь по этой дороге сто двадцать лет назад проезжал Пушкин, — сказал Армен.
— Неужели та самая? — спросила Асмик. У нее разгорелись глаза. — Я ведь читала об этом. Не на этой ли дороге он встретил арбу с телом Грибоедова?
— Ну да, на этой… Там, на вершине, есть родник, у которого Пушкин останавливался и пил воду. При советской власти над родником воздвигли памятник. Молодой скульптор изобразил на камне Пушкина, верхом едущего в Арзрум, — сказал Ашот Степанович.
Армен мечтательно глядел на дальнюю гору, на дорогу, освященную стопами прошедшего по ней Пушкина. И мальчик неожиданно, с чувством продекламировал:
Кавказ подо мною. Один в вышине,
Стою над снегами у края стремнины.
Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне…
Словно завороженные, слушали его ребята. Слушал и Сэто, и глаза его светились мягким, добрым и печальным блеском.
Долго стояли так ребята, любуясь этим новым для них, прекрасным миром. Первым опомнился Камо.
— Поздно, идем, — поторопил он товарищей.
Они вернулись,
Геологи остались на вершине, продолжая свои записи. Их интересовала структура этих гор.
Зеленый луг, окружавший озеро, был, казалось, покрыт пышными, многокрасочными восточными коврами: так много было на нем цветов.
Сидя на берегу, ребята любовались плескавшимися в водах озера дикими утками. Непуганые птицы, казалось, и не замечали присутствия людей.
Солнце освещало глубины озера, выделяя каждый камешек, каждую песчинку на его дне. В ярких лучах, прорезавших веду, искрились серебряные бека рыбы краснушки.
Армен сидел поодаль над листком бумаги и сосредоточенно грыз карандаш.
Асмик заметила, что у него от волнения дрожит рука. Подмигнув товарищам, девочка шепнула:
— Тсс…
Но Камо, не церемонясь, потянул Армена за рукав:
— Ну-ка, что ты там написал? Прочитай-ка нам, Армен! Я уверен, у тебя получилось прекрасно. Ведь здесь все, что нужно поэту: озеро, цветы, горный ветерок и, наконец… — Камо лукаво поглядел в сторону Асмик и улыбнулся.
Армен покраснел и хотел спрятать свое произведение, но Грикор подскочил и быстро вырвал листок у него из рук:
— Ну, чего ты ломаешься? Давай почитаем!
Уморительно гримасничая, Грикор опустился на колени перед Асмик. Одну руку он крепко прижал к сердцу, а в другой были стихи Армена.
Листок со стихами Грикор держал вверх ногами, и то, что он начал «читать», он тут же и сочинял. Подражая народным певцам — ашугам, Грикор притворно жалобным голосом продекламировал нараспев:
О газель моя, фея! Ты — в сердце моем.
Пусть зурна о твоей красоте говорит!
Ты зажгла мою душу священным огнем,
И с тех пор мое сердце; как факел, горит.
Я бы выпил Севан, чтоб совсем не сгореть,
Чтоб огонь в моем сердце пылать перестал…
Брошусь в волны Севана и буду шипеть,
Как в корыте с водой — раскаленный металл.
«Дочитав», Грикор отдал листок Асмик и, припрыгивая на одной ноге, сбежал к озеру. Тут он, как был в одежде, бросился в воду.
Ребята смеялись до упаду.
Грикор вылез из воды и, выжимая мокрую одежду, сказал:
— Вот теперь я понимаю, почему мать обливает клушек холодной водой, — у меня сразу весь пыл прошел.
С веселыми возгласами ребята окружили Асмик. А Камо выхватил из ее рук листок со стихотворением и с пафосом прочел:
Озеро плещет водой голубой,
Волнами брызжет от края до края.
Слышится мне в твоем шуме, прибой,
Звонкая песня, душа молодая!
— Браво, браво! — закричали все и побежали разыскивать Армена, в смущении спрятавшегося где-то за камнями.