На безымянной высоте

Черняков Юрий Веняаминович

— Нас евреев заставили расстреливать, — не подни­мая головы, сказал Гриша. — Сказали нам наши началь­ники, что это грех небольшой — евреев убивать... Все, вроде того, через это проходят... А если откажемся — нас самих к стенке поставят.

— Ну да, их все равно бы расстреляли, да и вас вместе с ними, верно? — посочувствовал Марек, переглянув­шись со снова входящей в комнату женой.

— А детишки среди евреев были? — спросила пани Ева.

Гриша ничего не ответил, только спрятал глаза, отвел в сторону.

— А потом нас заставили расстрелять подпольщи­ков, —

продолжил он после паузы. — И тогда уже наши начальники ничего нам не сказали. Вроде так и надо. Куда вы, мол, теперь денетесь.

Ева легко провела рукой по его слипшимся от пота волосам.

— Ну да, а чем дольше готовишься к побегу, тем труд­нее решиться, — понимающе сказал пан Марек. — Так?

И снова налил всем по стопке самогона.

— Что, по себе знаешь? — спросила Ева. — Представляете? Я уже на третьем месяце была, а он все думал: же­ниться на мне или сбежать из-под венца!

И так же как Гришу, любовно потрепала мужа по ре­деющим волосам.

— Главное — теперь толку нет никакого сдаваться, — тихо сказал Гриша. — Хорошо, если сразу не расстреляют, а только в лагеря зашлют, на Колыму, да еще пожизненно.

— Хуже нет, чем попасть в плен к своим, — сочув­ственно ввернул пан Марек.

— Ну. А оттуда нас уже никуда не возьмут, — вздохнул Валера. — Ни в какую армию. Так и сгнием на рудниках. Или на лесоповале. — Опять верно, — согласился пан Марек. — Вас по­слушаешь, все ведь вы понимаете! Что куда ни кинь, вез­де для вас клин. Так у вас, у русских, говорят? Словом, хлопцы, «шмайсерами» в качестве трофеев вы уже не от­делаетесь. У русских их полно. Тут чего посущественнее треба. Чтоб те, кого вы раньше предали, еще спасибо вам сказали!

Власовцы переглянулись.

— Это ты о чем? — спросил Валера, приоткрыв рот.

— Говорю, правильно, мол, решили, что возвращать­ся треба не с пустыми руками. Но только смотря что бу­дет в ваших-то руках... Чем откупитесь, поняли, нет? Не фальшивыми же рублями.

Он брезгливо отодвинул от себя деньги.

— А они разве фальшивые? — приоткрыл рот Гриша.

— А то какие же, — спокойно сказал Марек. — Какие они еще могут быть в немецком тылу? Убери. И лучше никому не показывай...

* * *

Немецкий снайпер разглядывал в прицел свою виза­ви, младшего сержанта Позднееву. Но видел пока только ее мелькнувшие над бруствером огневой позиции руки, снявшие надоевшую каску и маскхалат. Светило уставшее за день солнце, приближалась ба­бья осень, и довоенная чемпионка СССР, похоже, соби­ралась позагорать в своем окопе, не ведая, что сейчас за ней пристально следит тот, за кем она охотилась.

Она расстегнула пуговицы гимнастерки, откинулась, прикрыла глаза….

Немцу был виден только ее белокурый локон, хотя хотелось бы увидеть побольше...

Его новая позиция под раскидистым дубом была обо­рудована очень удачно для охоты, но не для такого на­блюдения, так что он, предварительно оглядевшись, снял камуфляж и полез, не выпуская винтовки, наверх, еще выше. Там для него был устроен еще один небольшой помост, с упором для стрельбы. Он лег на доски и снова поймал ее в объектив прицела. Потом присвистнул... Сей­час она очень напоминала одну из дочерей покойного полковника Глейцера, которую звали Гретхен... Да и она, Гретхен, была чем-то похожа на его первую, юношескую любовь, которую звали Эльза.

Девушка распустила волосы, почти обнажила грудь, а глаза ее оставались прикрытыми. К черту войну! Рус­ская валькирия взяла выходной, вспомнив, для чего, по большому счету, она предназначена. Сейчас она была практически беззащитна, находилась в его полной влас­ти, но, похоже, именно это его и останавливало... Он до­стал из внутреннего кармана маскировочного халата фотографию девушки из своей юности и сравнил... Боже, вернее, черт побери, — те же самые белокурые волосы, те же черты лица. Это вызвало в его памяти воспомина­ния о мирной, беззаботной жизни до войны. И о белоку­рой Гретхен, дочери полковника Глейцера, которого он застрелил... Гретхен обещала ждать его возвращения...

Потянул ветерок, он принюхался... Надо же, теперь ему казалось, будто ветер донес... нет, все-таки показа­лось... тот давний, забытый запах духов. Нет, не показалось. Возможно, и даже скорее всего, эта русская девушка-снайпер душится теми же француз­скими духами, что и его Эльза, духами, взятыми каким-нибудь бравым русским офицером в качестве трофея у убитого немецкого офицера... Когда-то он сам привез из побежденной Франции целый флакон таких духов, взя­тых в разграбленном мародерами парижском магазине. Совсем нетрудно представить, откуда взялись такие же духи у этой белокурой охотницы. Война, победители ма­родерствуют, и такие духи, как и коньяк, переходят в ка­честве приза победителю от побежденных. Были мы ког­да-то победителями Франции, теперь нас заслуженно побеждают русские.

Когда-то он охотился на свою белокурую Эльзу, и это закончилось неудачно. А теперь Эльза, в образе этой рус­ской девушки, охотится на него.

Но сейчас она у него на прицеле. И ему осталось толь­ко нажать на спуск. Как ни жаль ее... Но на войне как на войне. Французы так говорят. Если не он ее сейчас, то она его завтра. Они все в войне понимают, а вот воевать не умеют... Эта русская метко стреляет, у нее прекрасная реакция, и в прошлый раз, когда он сбил офицерскую фуражку с русского солдата, она чуть не застрелила его. Но больше испытывать судьбу, жалея этих русских, не стоит.

Он передернул затвор. Приник к прицелу, выбрал ложбинку между ее грудей, место, которое он прежде любил целовать у своей Эльзы, и затаил дыхание...

И вдруг она спохватилась, поспешно застегивая гим­настерку, подняла голову.

Он тоже приподнял прицел и увидел стоявшего над ней русского солдата — черноусого и чернокудрого кра­савца с букетом цветов в руках...

У него даже потемнело в глазах. Или ему уже кажет­ся, но уж очень похож этот брюнетик на одного итальянца, отбившего у него Эльзу. С ним она уехала в Италию, даже не попрощавшись.