На чем держится мир
Шрифт:
— Не бойся. Не отчаивайся. Подождать придется. Подождать… Так быть не может, сама ведь видишь, понимаешь ведь. Надо ждать, вернется Винцукас.
Он говорил тихо, по-прежнему не подымая головы. Так тихо, что она с трудом разбирала слова.
— Если будут неприятности или что-нибудь понадобится — Приходи, я всегда…
Знала, можно прийти к нему.
Но какие могут быть неприятности, хуже той, что с Винцукасом?
Ждать?
Ждать она привыкла. Может и еще подождать, только знать
Что она делает сейчас?
Ждет.
Сидит перед большим домом с коричневыми вывесками и ждет самого главного. Если к нему, внутрь, не пустили, она может и здесь посидеть, дождаться. Как будет он домой идти, она и подойдет, поговорит, все ему выложит.
Человеку в жизни не столько ждать приходится. Что там час-другой!
Могли бы уже и кончить ерундой-то заниматься да отпустить Винцукаса.
Смотрят они с Таней на плотно завешанные окна в доме напротив и не знают, что там творится, чем там люди заняты.
Не знают, что стоит Винцукас вон в той комнате у стены, на вопросы отвечать должен. А он не отвечает, молчит. Не знает, что сказать, не понимает, что случилось.
Хотел все с самого начала выяснить. Посмотрел человеку, который вызвал его, прямо в глаза.
— Товарищ кали…
— Был, пока ты там, по улице, ходил. И тогда он замолчал. Замолчал — и ни слова. Порой хотел бы заговорить — не может.
— По чьим указаниям подделал документы?
— Твоя фамилия Каган?
— Имя Велвел? Отца звали Арон?
— С какой целью подделал документы?
— Согласно костельной метрике? Кто ее выдал? Не тот ли викарий, которого мы на двадцать пять отправили?
— Если ты Каган, почему ты Винцас?
— Кто ты? Еврей? Литовец? А может, космополит? Нет? Года три назад по всей округе таких искали, а не знали, что рядом, под боком притаился.
— Соблазнил дочь честного гражданина Лапкаускаса. Он первым землю отдал, первым на выборы приходит, трудовое задание изо дня в день перевыполняет. А ты ребенка сделал, бросил девушку, хотел своим аморальным поведением замарать высокое звание советского работника! Советскую власть дискредитировать!
— Мы теперь все распутаем… Мы докопаемся, почему в твоих колхозах дела не идут на лад. Мы все знаем. Признавайся, тебе же лучше будет.
— Говори, быстро… Каким шифром твой мнимый дядя из Америки письма писал? Ну, живо!
— В партию хотел пролезть? За партийным билетом спрятаться? Затем — тишина. Такая хорошая. Вот бы длилась так без конца, отгоняя страшные мысли.
— Разрешите мне позвонить по телефону. Я вас очень прошу… Пожалуйста.
— Кому?
— Юодейке, первому секретарю.
— Юодейке? Что ты еще знаешь о нем? Быстро! Быстро! Что еще?!
Сидели они с Таней перед плотно завешанными окнами
Откуда им было знать, что там, в комнате, у стены, Винцукас должен отвечать на вопросы, что порой он сам бы рад ответить, да не может вымолвить ни слова.
Дождалась наконец, увидела: на той стороне главный выходит. Перебежала через улицу, держа Таню за руку.
— Добрый день… — сказала.
Он не остановился.
Тогда догнала его и осторожно взяла за локоть:
— Как Винцукас, почему так долго не возвращается?
— Не знаю, не знаю. Не смотрел еще это дело.
— Дело? Ведь нас тут каждый знает, я сама все рассказать могу, всю жизнь, если надо…
— Не надо, не надо. Если понадобитесь, вызовем.
— Я вам все могу, если только захотите…
— Не мешайте, мамаша. Отойдите, пожалуйста. Она нагнулась к девочке:
— Таня… Ты скажи, попроси…
— Дяденька! Почему Винцукас не идет домой?
— Посторонись, мамаша! А не то часового крикну! Попрошу… Чуяло материнское сердце. Сразу поняла. Не ерунда это и не чепуха какая-то.
Еще Лапкаускас недавно встретился.
— Нет худа без добра… Иль нет, кума? Ишь не женился, а? И слава Богу, и хорошо, а то ведь загремел теперь. Международный, надо же! И кто бы мог подумать?.. Лаймуте-то наша ничего, оправилась, и ребеночек, слава Богу, неживой родился. Не бойся, кума, много не дадут. Может, десятку, а может, и все пятнадцать. Нет худа… а?
Юодейка приезжал.
Вылез из газика, подошел к ней:
— Здравствуй. — Здравствуй.
— Как живешь, как держишься?
— Так и держусь.
— Может, надо чего? Скажи, мне ведь можешь сказать.
— Чего мне понадобится…
— Ждешь?
— Жду. — Жди.
— Буду ждать.
— Может, все-таки нужно что-нибудь?
— Ничего. Не трудись. Не езди. Сама ведь вижу. Если б ты мог! Не можешь…
— Ну, бывай…
— Счастливого пути…
Прижала Таню к груди. Вот оно как. Одна при ней осталась. Разве подумала б когда-нибудь? И во сне бы не приснилось такое. Только что, кажется, двор был полон и шума, и гомона, и разодранных штанов. А теперь одна девчушка. Никогда не думала. Такое и во сне не снилось.
— Он вернется?
— Вернется, детка, а как же.
— Надо ждать?
Ждать?
Что ж еще, как не ждать.
Уже и привыкнуть, казалось, надо бы. Разве нет? Ведь всю жизнь ждала. То одно, то другое.
Ждать…
Всякое бывает ожидание.
Бывает радостное.
Бывает тревожное.
Бывает со слезами на глазах.
Бывает с улыбкой у рта.
Страшно ждать, когда ребенок уходит с ружьем и надолго.
Страшно ждать, когда не приходит он и женщине говорит: «Ты… не девушка была».