На далеких окраинах
Шрифт:
Батогов опять обернулся. Нар-Беби быстро отдернула ногу, осклабилась, расстегнула ворот своей рубахи и внимательно занялась какой-то охотой у себя за пазухой. Скоро она так увлеклась этой ловлей, что, казалось, вовсе не замечала, как, мало-помалу, у ней обнажалась грудь, и ее красная кумачная рубаха сползла уже с одного плеча, скользя по ожирелым, потным формам степной красавицы.
Батогов искоса взглянул и отвернулся. Через секунду он снова почувствовал на своей шее прикосновение сапога.
— А что, — подумал он, — разве и в самом деле попробовать завести интригу, благо сама напрашивается?
И он, приноровившись, ловко поймал рукой эту шаловливую ногу и слегка притиснул ее.
Нар-Беби тихо засмеялась и произнесла вполголоса:
— Эге! Да ты знаешь, с чего начинать нужно? (поговорка, равносильная нашей: «где раки зимуют»)...
— Тоже ведь не маленький, — отвечал Батогов также тихо и шагнул немного вперед. Ему показалось, что один из работников, кривой Каримка, проезжая мимо, как-то подозрительно посмотрел на них своим одиноким глазом.
Это был тот самый работник, который не раз схватывался с Батоговым, и схватки эти всегда для него невыгодно кончались; раз даже чуть не дошло у них до ножей, то есть, правильнее сказать, до ножа, так как нож-то был у одного Каримки, и Батогов только тем и избавился от своего противника, что успел сбить его с ног ударом тяжелой конской попоны, а тут подоспел кто-то из джигитов и разнял драчунов, отвесив каждому из них по несколько ударов нагайкой. Батогов молча выдержал побои и принялся, чуть не в десятый раз, чистить и холить рыжего жеребца, а кривой Каримка кричал и выл чуть не на весь аул, и клялся Аллахом и всеми пророками, что когда-нибудь просто сонного придушит эту проклятую русскую собаку.
Каримка поглядел и проехал мимо; еще раз обернулся совсем неожиданно, но Батогов зорко следил за всеми движениями своего подозрительного врага и потому вовремя принял меры осторожности.
— Ну, опять иди ближе, — произнесла Нар-Беби.
— Это хорошо, — подумал Батогов, — реже голодать придется; другой раз, все лишний кусок перепадет, а мне этим брезгать не приходится.
Вдали, на небольшом возвышенном бархане, чуть виднелась группа всадников; еще дальше, в степи, мелькали несколько отдельно двигающихся точек. То были джигиты из аула мирзы Кадргула. Оригинальная охота с соколами, эта воздушная травля птиц птицами же, началась на потеху разгулявшимся джигитам.
Караван остановился. Выбрали место, где песок был немного посырее и не так крутило пыль прихотливым ветром, и принялись ставить кибитки.
Нар-Беби сама возилась с работниками, опытной рукой обтягивала решетки широкой тесьмой и волосяными арканами, и когда накидывали верхнюю кошму, то красавица, словно нечаянно, очутилась около самого Батогова и шепнула ему скороговоркой:
— Ты, слушай: как стемнеет совсем, сюда приди; я тебе в эту дыру мяса просуну, а ты и ешь потихоньку.
Она показала ему на прореху в кошме, приходившуюся как раз у самого низа кибитки.
— Вот и начало высокого покровительства, — подумал Батогов. — Все-таки не кто-нибудь, а сама жена мирзы Кадргула!
Подскакало человека три джигитов, у каждого на седлах висели в тороках по десятку разнокалиберных уток, у одного даже висел, прихваченный за шею, большой серый гусь и чуть не по самой земле волочился своим полуторааршинным крылом, переломленным во время падения на землю.
Птицу сдали на руки Нар-Беби: она тут была полной хозяйкой, за отсутствием старой Хаззават, оставшейся в ауле. Кибитки установили, котлы поставили на таганы, стряпня началась, и работникам ничего более не оставалось делать, как сесть на корточки и спокойно дожидаться вечера, любуясь, как вдали охотятся чуть заметные всадники.
Так и сделали.
IV
Соколиная охота
— А вон наш мирза едет, — говорил один из работников, глядя вдаль по направлению озер.
— Где ты его видишь? — спрашивал другой.
— Да вон там. Смотри, как раз между кустом и тем джигитом, что с лошади слез.
— А, вижу. Может, он, а может, и другой кто. Далеко.
— Он.
— Смотри, смотри, как погнали! Ай-ай-ай! Ух!
Работник привскочил на месте, заметался, словно он сам гнал вместе с джигитами, и громко загикал. Другой работник свистнул, а Каримка произнес, с презрением глядя на Батогова:
— Видывал ли ты там, у вас, что-нибудь лучше?
— Стоит дрянь такую смотреть! — сказал Батогов и даже сплюнул.
Каримка схватил какой-то комок и швырнул им в русского.
— Ну, ты — тише: опять то же будет; лучше не лезь! — сказал Батогов и отодвинулся подальше.
— А вон мирза Юсуп полем прямо пошел. Эк дует!
— Эге! да это они волка выгнали; смотри, как пошли. Вон он, вон! Удирает, чертов сын!
— Ой, уйдет!.. пропал... вон опять пошел... наседают, наседают!.. Прорезали!
— Берут, берут... Эх, кабы нам туда же!
— И что только за лошадь у этого Юсупа: просто сам шайтан в ней сидит!
— Да в ней, и правда, черт сидит, да, может, еще и не один... Ты слышал, небось, как Юсуп говорил, что он ее из-под русского батыра взял?
— Ну, так что же?
— А то, что ежели у них только в руках побывает — ну, и готово.
— Ну, а этот тоже?
Работник понизил голос и показал на Батогова.
— А ты думал — нет?
— То-то я заметил, что как он подойдет к юсуповым лошадям, сейчас те ржать начинают, особенно этот гнедой, белоногий.
— А я так думаю, — вставил Каримка, — как бы тут совсем особенного черта не было... Я еще кое-что заметил...
Работники начали о чем-то шептаться между собой. Батогов попытался было вслушаться, да нет: очень уж тихо говорили. Только во время разговора Каримка раза два посмотрел туда, где краснощекая Нар-Беби, растерев на ладонях какую-то белую мазь, умащивала ею свои и без того жирные косы.
— Ну, а Юсуп? — спросил один из шептавших уже громко.
— Да что Юсуп, — отвечал кривой Каримка. — Живет у нас с самого похода в Нуратын-Тау, а кто он — разве кто-нибудь знает, что ли?