На далеких окраинах
Шрифт:
— А тогда другое было дело; тогда у них в Казале какой гусь начальником сидел!..
— Какой такой?
— Да совсем бешеный.
— Это Соболь-тюра, что ли?
— Да, он. От него и дальше Хивы забежишь. Мы слышали, в ту пору и русские купцы куда-то собирались откочевывать.
— Ну что же, хан как? — спросил опять мирза Кадргул. — Сердит очень; ведь ему это чистый убыток?
— Да, прибыли мало; да как их остановишь? Силой не возьмешь. Ведь почти три тысячи кибиток, тоже свою силу имеют. Да опять же и с русскими не хочет ссориться. Сказано — не тронь, ну, он и не трогает.
— Да, — вздохнул мирза Кадргул на всю кибитку, икнул и протянул руку за кальяном.
— В Бухару послы русские приехали, — сказал мирза Юсуп.
— Что такое еще?
— Да мир настоящий затеяли. Музаффар совсем в дружбу к ним лезет. На прошлой неделе еще, говорят, два конских вьюка золота отправил к ихнему губернатору.
— Эх! — вздохнул старый мулла Ашик, — Не по нашим дорогам это золото ездит.
— Ну что же? Всего себе не захватишь. Мир-то, ведь, велик, — заметил мирза Кадргул.
Кальян усиленно хрипел, переходя из рук в руки; угасающие уголья на тагане слабо потрескивали. В кибитке на несколько минут воцарилось полное молчание. Только слышно было, как тяжело дышала и перешептывалась толпа, вплотную налегшая на наружные решетки кибитки.
— Ну что, — наклонился к хозяину Юсуп, — этот у вас как, не балуется?
Он показал на Батогова, мелькнувшего близко, почти у самых стен.
— Ничего, работник хороший.
— То-то, хороший, а вы его поберегайте, выкупу за него никакого не будет: простой сарбаз; об нем, чай, и думать позабыли русские, а он вам, ежели не слишком налегать будете, еще лет тридцать, как добрая лошадь, прослужит.
— Вчера в степь за верблюдами ездили, — начал мулла Ашик, — его тоже с собой брали; лихо на коне ездит, получше кое-кого из наших.
— Гм, — подумал Юсуп, — посади его на добрую лошадь, хоть на Орлика, да дай ему оружие хорошее, да и выезжайте, хоть по два на одного, тогда и увидите, что это за наездник. Жаль вот только, — произнес он вслух, — что вера у них эта... Если бы его, как есть, в нашу перевести.
— А что? — спросил мирза Кадргул.
— Я говорю потому, — сказал Юсуп, — что он сам говорил мне как-то: «Я бы совсем в вашу веру перешел, мне уже теперь о своих и забыть-то надо, если бы только бить меня ни за что, ни про что перестали, да работы было бы поменьше, а то иногда не под силу приходится».
— Не под силу приходится, — проворчал за стеной киргиз-работник. — Небось, нынче меня так обземь ахнул, что до сих нор бока ломит.
— На соленых болотах, у Сайгачьего лога, болезнь какая-то на баранов пришла.
— Вот уже это беда наша совсем.
— В темир-каикских аулах колдуна зарезали.
— Это не желтого ли иранца?..
— Его самого. Всех четырех жен Курбак-бия перепортил. Сам бий почти целый год в отлучке был; приезжает, а они все вот какие ходят... — Юсуп показал рукой на аршин от своего желудка. — А там и посыпало!.. Одна так даже двух сразу.
Одна из жен мирзы Кадргула, красивая Нар-Беби доставала из сундука, что стоял у дверей, какую-то одежду; услышав рассказ, она повернула свое толстое, краснощекое лицо и стала внимательно вслушиваться.
— Ну, а с женами что сделали?
— Да жены чем же виноваты? — заметил кто-то из гостей. — Ведь это на них иранец ветром надул...
Нар-Беби улыбнулась во весь рот, вся словно вспыхнула, и низко нагнулась над сундуком, выпятив, на соблазн всей публики, свои массивные формы.
— А что? — начал мирза Юсуп, — мы вот давно из аула не выходили. Перекочевывать придется еще не скоро. Нам бы хоть неподалеку куда проездиться.
— Да куда, разве опять на персидскую границу?..
— Далеко...
— Ну, на Заравшан к русским?
— Ну, их! — поспешил заметить мирза Юсуп. — Народу всегда перебьют много нашего, а барыша совсем никакого: какую-нибудь пару казачьих лошадей, а то и совсем ничего, а по кишлакам там не много достанешь.
— Нет, вот я слышал, Садык с Назар-кулом хорошие дела делают...
— У них совсем другое дело.
Разговор на минуту прекратился. В кибитке стало совсем темно, и мирза Кадргул зевнул довольно громко, прикрыв рот рукавом своего халата. Около кибитки, где собрались женщины, только что подоившие кобыл и перелившие молоко в турсуки, слышалось что-то вроде песни и тихо бренчали струны сааза.
Батогов снимал на ночь попоны с двух верховых лошадей мирзы Кадргула и отчищал им копыта, усердно ковыряя тупым ножом засоренные подковы.
— Здравствуй, тюра! — раздался сзади него тихий голос.
Батогов обернулся. Юсуп стоял в двух шагах и смотрел вовсе не на него, а на холки лошадей, как бы рассматривая хитро заплетенные косички.
— Здравствуй, Юсуп, что хорошего? — сказал Батогов и сказал так тихо, что, казалось, только сам себя мог слышать, и еще усерднее принялся за свое дело.
— Ну, теперь нельзя, а скоро хорошо будет, — произнес Юсуп, поглядывая небрежно вверх на звезды, и побрел дальше, сделав вид, что только так, мимоходом, завернул взглянуть на красивых жеребцов мирзы Кадргула.
II
Кого видел Батогов в соседнем ауле, когда ездили за камышом
Ночь была темная. Мало-помалу говор и шум движения затихли в уснувшем ауле. Чуть краснелись во мраке верхи открытых кибиток, и у колодцев мелькала красная мигающая точка небольшого костра.
Из степи доносились какие-то неопределенные звуки; то будто бы волчий вой, то будто бы рев и кряхтенье верблюда, то словно далекое ржание лошади, то что-то еще, чего даже привычное ухо киргиза понять было не в состоянии. Что-то крылатое носилось в воздухе, мелькая красной точкой в то мгновение, когда оно налетало на тот чуть заметный столб красноватого света, который отбрасывали от себя еще не угасшие уголья на таганах внутри кибиток.
Верблюды тяжело вздыхали и, лежа друг подле друга терлись своими облезлыми боками; лошади жевали ячмень, отфыркиваясь в торбы; кое-где слышен был человеческий храп. В соседней кибитке тихо, но бойко перебранивались между собой неугомонные киргизки.