На далеких окраинах
Шрифт:
— В третьем году-с... Еще при генерале Романовском-с... — начал сотенный.
Звонкая трель трубы прозвенела к водопою и на двор высыпали, в цветных ситцевых рубахах, несколько десятков оренбургских казаков.
Лошади весело заржали и топтались на месте.
Генерал вел жизнь регулярную: вставал рано утром и, пользуясь тем, что на улицах никого еще не было, выходил в одном белье на балкон своего дома и прохаживался с ароматной сигарой во рту. Так и теперь; он, отмерив раз пятнадцать длину и ширину своего балкона, присел на перила и стал соображать что-то, жестикулируя рукой от левого плеча к правому бедру, как бы поглаживая невидимую ленту и поправляя таковую же звезду.
Тучные формы генерала рельефно рисовались под тонким бельем, и, вероятно, генеральские думы были самого игривого характера, потому что он раза два пришлепнул себя по этим формам, процедя сквозь зубы: «Гм, недурно бы и бриллианты на шпагу».
Вдруг, как из-под земли, пред ним у самых перил балкона явилась Марфа Васильевна. Взволнованная, с ярким, пятнистым румянцем на щеках, верхом на взмыленном белом коне, она сразу показалась генералу каким-то видением, но он тотчас же узнал ее. С ловкостью, свойственной всем военным людям, он занес ногу через перила, хотел прямо соскочить на землю (благо, было очень низко) и помочь даме сойти с лошади, но вспомнил, в каком он костюме, слегка сконфузился и произнес приятным баритоном:
— Марфа Васильевна, pardon!.. Entrez, madame. Я сию минуту. Казак, прими лошадь. Мина, умываться! — и исчез в дверях, мелькнув в них на мгновение своей тучной, белой фигурой.
Через секунду эта фигура показалась на мгновение в одном из окон. Марфа Васильевна, не слезая с лошади, кинулась к этому окну.
— Господи! Все проволочки, а время идет. Генерал! Ради бога, да слушайте же!..
Она наклонилась над окном и заглянула вовнутрь комнаты. Невидимая рука задернула белую штору. Перед глазами Марфы Васильевны, вместо генерала, появился китаец в зеленом халате, под золотым балдахином, стреляющий из лука в красного дракона. За этим китайцем что-то плескалось и фыркало, и генеральский голос, захлебываясь, произносил по временам: «Лей на голову, на самое темя, болван!.. Три губкой спину... Вот так... что бы это там могло случиться?.. Запри дверь...»
Марфа Васильевна чуть не плюнула со злости в этого китайца и рванулась к подъезду. Часовой почему-то отсалютовал; два казака кинулись принимать лошадь.
В ворота въехал Перлович.
— Марфа Васильевна, — сказал он, — поезжайте-ка лучше домой и успокойтесь, ведь вы на себя не похожи.
Марфа Васильевна хотела что-то возражать...
— Да ведь совсем скандал выходит... Смотрите, вот уж на улицах народ показался...
Она посмотрела вдоль улицы; длинные извозчичьи дрожки в одну лошадь дребезжали по новому шоссе; в этих дрожках сидели две офицерские шинели и клевали носами: они, кажется, не из дому ехали, а скорее домой. Барыня в розовом платье, с голубым зонтиком, шла с солдатом позади; из окна соседнего дома показалась рука с каким-то сосудом и выплеснула что-то на улицу; где-то неподалеку скрипела туземная арба.
Марфа Васильевна вдруг зевнула, совершенно неожиданно, даже для себя; экстаз проходил. Она совершенно согласилась с Перловичем, что он прав, предлагая ей ехать домой.
— Так вы... — начала она.
— Непременно, непременно. — Перлович соскочил с лошади и вошел в генеральский дом.
Марфа Васильевна повернула Бельчика и поехала шагом к себе в узкий переулок.
Приветливый, весь олицетворенная любезность и предупредительность, появился генерал из-за портьеры.
— Как мне совестно, parole d'honneur, — начал он, раскинув руки, словно для объятий, изумленно посмотрел кругом, выпрямился и отрывисто произнес: — Вам что угодно?
Перлович объяснил ему, в чем дело.
— Гм... — промычал генерал. — Послать за адъютантом, — крикнул он громко, пригласил Перловича сесть и подождать и пошел во внутренние апартаменты.
X
Погоня
Несмотря на различные формальности, значительно затягивавшие дело, небольшой кавалерийский отряд собрался часам к десяти утра в базарном проходе, и ждали только Перловича, который почему-то взялся быть проводником к месту катастрофы, а пока поскакал переменить свою лошадь, так как его чалый положительно был уже негоден к такой далекой поездке.
Быстро разнеслась по всему городу весть о кровавом событии у Беш-Агача, и множество народу собралось провожать выступающий отряд: явились даже волонтеры, заявившие свое намерение идти вместе с отрядом. В числе последних находился и Хмуров, который больше всех суетился рыская верхом на красивом караковом жеребце и сообщая всем свои планы преследования.
— Надо их перехватить, пока за Дарью не перевалились, — кричал он. — А то их там только и видали. Чего мешков с собой набрали! — накинулся он на казаков. — Эк навьючились, кошемники!.. Ведь верст пятьдесят скакать придется, свиньи полосатые!
— Ладно, и рысцой будет в самую пору, — ворчал урядник, прилаживая за седлом холщовые торбы с ячменем.
— Не мешало бы взять с собой хоть немного артиллерии, — заявил щеголеватый адъютант. Он тоже приехал, совсем по-походному, и даже с охотничьей двустволкой в руках и биноклем в футляре, висевшем на ремешке чрез плечо.
— Бомбическия орудия повезем для вас по арыкам, да буеракам! — накинулся на него Хмуров.
— Нет, все бы, знаете, ракетные станки: это действует морально.
Туземцы заняли пестрыми группами все соседние крыши и смотрели на долгие сборы, шепотом передавая друг другу разные предположения. Они не знали, в чем дело, и решили, что это, должно быть, подступает сам эмир к их городу.
Прискакал, наконец, и Перлович.
— Садись!.. — протянул сотенный командир.
Дребезжа оружием, неловко полезли казаки на своих маштаков и стали выстраиваться.
— Господи, благослови! С богом, братцы!
Казаки начали набожно креститься. Тронулись.
— Сто-о-ой! — тянет снова командир.
— Ребята, скатай кто-нибудь ко мне; там в горнице, на столе предписание генеральское лежит; как бы ветром не сдуло.
Разом человек пять поскакали за генеральским предписанием.
— Ма-арш! — опять запел командир.
Опять двинулись вперед.
Сгоряча погнали самой ходкой рысью. Перлович молча скакал впереди всех. Взяли напрямик, через туземный город, для выигрыша времени.
Вонючие, грязные торговые ряды под навесами, никогда не пропускавшими лучей солнца, но нисколько не задерживающими проливных осенних и зимних дождей, несколько задержали бег лошадей. Казачьи кони проваливались по брюхо, гнилые миазмы подымались из-под развороченных верхних слоев вечной грязи, брызги летели во все стороны и обдавали пестрый разнокалиберный товар, лежавший открыто, напоказ, в маленьких туземных лавочках. Торгаши глядели испуганно на эту кавалькаду; туземные лошади, привязанные у точеных столбов, поддерживающих навесы, прижимали уши, визжали и били задом пробегавших мимо казачьих лошадей.