На далеких окраинах
Шрифт:
— Что тебе нужно?
— Тюра, звал сейчас.
Перлович махнул отрицательно рукой и стал наливать себе чай в стакан.
— Неужели они его задержали? — думал Перлович наполовину про себя, наполовину вслух. — Это было бы скверно; станут допытываться... не хотелось бы...
— Тюра, — начал опять Шарип у дверей.
— А?
— Самовар... — показал рукой сарт.
Перлович забыл завернуть кран; вода бежала на табурет, с него лилась на ковры и по сакле распространился беловатый пар.
— Эй, эй! — донесся из-за садовой стены
Перлович быстро вышел из сакли, сбежал с лестницы и направился к калитке.
Маленькая фигурка сидела на корточках, как раз у самого порога, и скалила зубы.
— Отнес? — спросил его Перлович, придержав на всякий случай за ворот.
— Отнес.
— Ну что?
— Бить хоти, да я убежал... Акча давай; ты говорил, много акча давать будешь...
Перловичу хотелось удостовериться, дошла ли его записка, действительно, по назначению.
— А какой тюра взял у тебя бумагу? — спросил он.
— Там два тюра был: красный и черный; у красного голова завязана, черный — Малайку по морде бил...
Сартенок взялся за щеку и начал жалобно хныкать.
— Акча давай. Малайка спать пойдет, — ревел он все громче и громче.
Перлович сунул ему что-то и выпустил ворот рубашки, за который во время разговора придерживал сартенка; тот подрал по дороге, кувыркаясь по временам через голову и засунув за щеку полученную мелочь.
— Они его там накроют теперь, — думал Перлович.
— Тюра спать будет? — спрашивал его Шарип, когда Перлович шел обратно садом.
— В шесть часов утра...
— Что тюра говорит?
— Чем все это кончится?.. Господи!..
Изумленно глядел Шарип на Перловича, странно ему казалось — с кем разговаривает тюра? И зачем это он так руками делает?..
— Когда взойдет солнце, чуть только вон там над стеной покажется, — говорил Перлович, теперь уже глядя в упор на своего слугу, — лошадь чтобы была готова, слышишь?
— А теперь Шарип спать пойдет?
— Ступай.
Через минуту Перлович, загасив фонарь, висевший над столом, лег на свою кровать и закрыл глаза. Прошло часа два не то сна, не то какого-то томительного забытья, в котором больная фантазия смешивалась с действительностью. Посторонние звуки, храп Шарипа, шелест насекомых, падение на землю переспелых плодов и тихое пение погасавшего самовара ясно и отчетливо поражали слух; только значение этих звуков изменялось, и они принимали фантастическое участие в болезненных грезах спавшего. Яркий свет озарил сперва вершины деревьев, потом зубчатую вершину стен, лег полосой на плоской крыше и светлым лучом проник во внутренность сакли. Перлович проснулся.
Часы показывали пять. Пора было ехать. Шарип за стеной шаркал скребницей, отскабливая от шерсти чалого присохшую грязь.
— Куда это он так рано? — рассуждал Шарип, придерживая стремя, пока Перлович садился.
— Нагайку подай! Собаку держи, чтобы за мной не убежала.
Шарип, прихватил за ошейник желтого сеттера, который начал визжать и рваться; он привык всегда сопутствовать своему господину и огрызался на удерживающего, пытаясь куснуть его за руку. Перлович поехал шибкой рысью.
Бойко бежал чалый и скоро донес Перловича до триумфальной арки. Здесь всадник повернул влево и поехал шагом. Он пробирался стороной, словно не хотел, чтобы его видели, и скоро выбрался на пустыри, лежавшие близ узкого переулка.
Здесь он остановился и слез с лошади. Большие груды кирпича и разного мусора совершенно закрывали его со стороны проезжей улицы, а сзади тянулись кусты, еще не вырубленные для очистки места. Перлович привязал чалого и осторожно пошел пешком, направляясь к стене, за которой чернели две закопченые печные трубы. Он отыскал сквозную трещину, приставил к ней свой глаз и увидел внутренность небольшого двора, в котором, под навесом, стоял на привязи совсем оседланный дамским седлом хмуровский Бельчик.
Не более, как через пять минут после того, как Перлович устроился в своей обсерватории, входная дверь дома дрогнула, звонко щелкнул запертый изнутри замок, и на пороге показалась Марфа Васильевна, немного заспанная, протирая одной рукой глаза и придерживая другой не совсем аккуратно надетую длинную черную юбку. Выйдя на двор, она поправилась и привела в порядок свой туалет, нисколько не подозревая, что за ней наблюдают два нескромных глаза.
Опытным взглядом она окинула седловку, растолкала спавшего под яслями татарина и, с его помощью, взобралась на седло. Хрипло загудела половинка ворот, пропуская наездницу; протяжно зевнул татарин, снова свертываясь клубком на своем прежнем месте.
— Поехала! — произнес Перлович и начал осторожное отступление к своему чалому.
Когда он выбрался опять на проезжую улицу, то, на одно мгновение, заметил вдали, под самой кручей, над которой неясно виднелись громады новой крепости, белое пятно Бельчика, во все лопатки дующего иноходью вниз по Ниазбекской дороге.
Тогда Перлович поехал совсем в другую сторону, в старое предместье города. Проезжая мимо одного из дворов, он приподнялся на стременах и заглянул через стенку; там тоже стояли две оседланные лошади... Перлович узнал обеих и слышал за запертыми ставнями дома знакомые голоса.
— Оно, конечно, — говорил один голос, — случай более чем подходящий; но я, право, думаю, что тебе не усидеть на седле.
— А вот увидишь! — говорил другой голос.
— Ведь это неблизко...
— Пистолеты подай!..
— И какая это шельма писала?.. Вот бы узнать!
Перлович попятил чалого и, не решаясь ехать мимо окон, хотя и запертых войлочными ставнями, повернул в боковой переулок и стал дожидаться.
— Поехали и эти! — сорвалось у него с языка, и довольно громко, при виде двух всадников, крупной рысью проскакавших мимо него и повернувших как раз по той дороге, по которой отчетливо виднелись еще никем незаезженные следы Бельчика.