На далеких окраинах
Шрифт:
— Тоже добру учил твой Осман — у своих грабить!
— Какие же они свои?
— Правоверные...
— А нам чем жить-то?.. Вот весь прошедший год у Музаффара служили, сколько народу у нас перебили русские, а что получили?.. Наобещал горы, а не дал ни чеки. [21]
— Ну, у вас-то немного попало под русские пули, тоже осторожность наблюдаете: близко-то не любите подъезжать.
— А под Зара-булаком?..
— То не вы, а туркмены.
— Мы тоже с ними были.
21
Чека — мелкая медная монета в одну треть, нашей копейки.
— Далеко ишаку до жеребца.
Два киргиза с трудом волокли на веревке большого сома, аршина в два с половиной; мокрое, лоснящееся тело громадной рыбы оставляло на песке широкую полосу.
— Где вытащили?
— А там за косой. Всю ночь сторожили крючья. Два раза срывался, — отвечали рыболовы, едва переводя дух.
Несколько человек возились с лошадью, у которой одну ногу раздуло, как бревно, и животное понурило голову и смотрело неподвижно мутными от боли глазами; из ноздрей тянулась зеленая материя.
— Должно быть, змея укусила?
— Змея.
— Ну, сдохнет.
— Там, на косе каких два жеребца вчера околело!
— Эй, сбирайся все к зеленой кибитке; Аллаяр говорить будет! — кричало по лагерю несколько голосов.
Толпа хлынула в ту сторону, где за верблюдами, уложенными в ряды, виднелась верхушка зеленой азиатской палатки. Там слышались литавры и рожек; маленькая медная флейточка наигрывала бойкие трели.
Когда взошло солнце, все были уже на ногах и на своем месте; только на косе уже не видно было угрюмых туркменов. Кучки холодной золы, конский помет и остатки корма пестрели на влажном от утренней росы песке. Всадников как будто и не существовало.
К вечеру два приехавших в лагерь киргиза говорили, что перед восходом солнца они встретили черных туркменов в десяти ташах (восьмидесяти верстах) от береговой стоянки.
Кто угонится за этими степными орлами, которые на своих ветрах-конях не знают, что такое расстояние?
Я слышал, что перед началом наших войн с Бухарой в 1868 году партия черных туркмен прошла от Дерегуша (на персидской границе) к Чарджую (на Аму-Дарье) в двое суток. Туркмены шли, конечно, о двуконь. Да они, впрочем, редко ходят иначе.
IX
Суматоха
Дикий крик Юсупа, чужая лошадь, прижавшаяся вплотную, выстрелы сзади и гуканье наездников придали откормленному, флегматичному по своей натуре Бельчику и энергии, и силы. Быстро влетела эта оригинальная пара на вершину обрыва и, словно сросшаяся, понеслась по дороге к городу.
Юсуп успел только на одно мгновение обернуться и взглянуть вниз; ему показалось, что Батогов прорвался из этого круга, а значит через секунду будет вне всякой опасности, разве пуля догонит его Орлика, а уж никак не эти усталые кони барантачей (Юсуп, еще в первую минуту атаки, успел заметить, что лошади неприятеля были значительно изнурены). Это было то мгновение, когда Батогов, ринувшись на разбойников, пытавшихся заскакать наперерез Марфе Васильевне, опрокинул ударом своего коня одного из них и, казалось, открыл себе этим выход. Но это только казалось. Печальной развязки свалки под карагачами не видел уже верный джигит и занят был исполнением последнего приказания своего господина: «Спасай марджу!»
Еще раз оглянулся назад Юсуп. Далеко позади тянулась дорога; ничего на ней не было видно; только клубы пыли, поднятые ногами скачущих лошадей, расползались по ветру и медленно оседали на густую темно-зеленую листву тутовых деревьев...
— Где же тюра? — думал джигит и тоскливо оглядывался на пустую дорогу.
Марфа Васильевна, бледная, испуганная донельзя неожиданной развязкой своей утренней прогулки, в первую минуту забыла обо всем: забыла о Батогове, забыла о Брилло, так неожиданно и так некстати появившемся со своим спутником, секундантом... Ей чудились только кругом страшные скуластые рожи, длинные пики, ей слышались сзади выстрелы и дикие и яростные вопли, и рев преследователей. А между тем преследования не было никакого.
Юсуп схватил ее за талию (на всякий случай: «Все крепче сидеть будет» — думал джигит). Марфе Васильевне показалось, что ее уже срывают с седла. Она взвизгнула и судорожно уцепилась за гриву Бельчика.
Вдали, много впереди их, белелся китель доктора, прежде всех позаботившегося о своем спасении.
Навстречу, не спеша, ехал всадник, по-видимому, ничего не знавший о происшедшем. Увидев беглецов, он остановил свою лошадь и озадаченно смотрел, стараясь сквозь пыль разглядеть скачущих.
Перлович был у себя на даче эту ночь; он сводил счета и писал накладные для отправки своего товара на передовую линию. Захо и другой какой-то купец из маловажных только что вышли из сада и садились на лошадей; они приезжали к Перловичу посоветоваться о каком-то особенном торговом обороте: им хотелось поприжать туземных купцов, учинив один из замоскворецких фортелей, и они думали втянуть сюда Перловича, да только тот не мог ответить им ничего более или менее определенного, не потому, чтобы хотел уклониться от предложения, а просто потому же, почему у себя в одной из накладных он машинально написал вместо: «для отправки в Яны-Курган — двести коробок сардин малого формата; четыре ящика мадеры №...» и т.д., «ведь связала же судьба с...» Но тут же спохватился, разорвал испорченную накладную и посмотрел на гостей такими глазами, в которых самый недогадливый мог бы ясно прочитать: «А не пора ли вам по домам, гости почтенные? Мне теперь совсем не до торговых оборотов и замоскворецких фортелей».
— Ты ничего не заметил? — спрашивал Захо своего товарища, тяжело влезая на седло и умащиваясь.
— Это насчет чаю-то?
— Нет, не то, а совсем другое... Мне, вот уже второй день кажется, что, судя по некоторым признакам, Перлович или рехнулся, или близок к этому.
— Ну, вот!
— Да так. У Хмурова тогда: он думает, что его не видели, а...
— Это под окошками-то?
— Да.
— Это действительно странно. Да вот и теперь: чай готов, посуда подана; Шарип и вина принес: потому, немного понатерся уже и знает, что нужно; три часа сидели, а он и не предложил...
— Да ты бы сам налил.
— Неловко.
— А счет-то хмуровский как подмахнул.
— Как?
— Вверх ногами.
— Гм, смотри, скоро подмахнет где-нибудь Фердинанд восьмой — ну, и баста.
— Диковинное дело!
Едва только уехали купцы, Перлович бросил свою работу и посмотрел на часы.
— Половина третьего, никак уже светать начинает, — подумал он. — Черномазый дьяволенок! — произнес он громко.
— Эге! — отозвался Шарип, показываясь до половины в двери.