На далеких окраинах
Шрифт:
Даже заржал конь от радости и, сделав два-три козла, подбежал к джигиту.
— Орлик, Орлик, — говорил джигит, лаская красивое животное, — что тут один делаешь? (У джигита голос дрогнул, словно ему заплакать хотелось). А где твой тюра? Где юсупкин тюра?..
Джигит гладил коня, ласкал его, оправляя исковерканное седло, тщательно осматривая его исцарапанные степной колючкой ноги, вытирая ему горячие ноздри полой своего халата.
Этот джигит, хотя и встревожил барантачей, возбудив их азиатскую подозрительность, сам лично не был опасен для каравана: что он один мог сделать с четырнадцатью человек? Настоящая опасность действительно была, только совсем не с той стороны, откуда ее ожидали; и никаких признаков этой опасности опытный узбек и его товарищи даже и не замечали. Правда, Сафар заметил, что маленькое стадо сайгаков, далеко вот за теми солончаками, шло довольно спокойно и, должно быть, паслось по пути (эти быстроногие степные антилопы всегда пасутся, что называется, походя); да вдруг, как кинется в сторону, и понеслось большими скачками, почти не поднимая пыли своими легкими ножками.
— Должно быть, волки бродят, — заметил Сафар вслух.
— А что? — спросил узбек.
— А вон, ишь, как удирают.
А тот джигит, что стоял на далеком бархане, видел тех волков, от которых шарахнулись сайгаки.
Он видел, как человек десять всадников, держа пики наперевес, чтоб их не так было заметно издали, пробегали рысцой по берегу соленого озера. Со стороны каравана их отделяла гряда песка, нанесенного ветрами, и за этой грядой совершенно спрятались эти конные волки.
Джигита о двуконь они давно заметили, да признали за своего, да и сам джигит не очень-то их боялся. — Ворон ворону глаз не выклевывает, — думал он. — А вон тех купцов они маленько пощипают; к тому и подбираются.
И с нетерпением джигит ожидал начала неизбежной схватки, подумывая, как бы не досталось в ней тому войлочному тюку, из которого высовывалась знакомая голова.
А тут еще надо было остановить караван: передний верблюд развьючился, и сползли тяжелые тюки, не поддерживаемые лопнувшей веревкой. Началась обычная возня, ругань, рев верблюда, у которого вся спина под седлом была общая ссадина... Сафар слез с лошади и начал возиться с походным кальяном: что, мол, напрасно время терять?..
Стало припекать по-вчерашнему, с гор тянуло освежающим ветром. Вдруг что-то щелкнуло в спину одного из купцов, который усердно, помогая зубами, натягивал вьючный аркан. Киргиз перегнулся, вскрикнул и присел на землю. Другой киргиз молча упал навзничь: этому как раз в середину лба угодило.
В песчаной степи слабо слышны ружейные выстрелы, зато гик, пронзительный, типичный, разбойничий гик так и резанул по ушам оторопелых караванщиков.
— Вы зачем народ бьете? — говорил старый караван-баши, сидя все еще на вершине верблюжьего вьюка. — Сила и так ваша: нам с вами не драться...
— Много вас очень — так больше для страху, — отвечал налетевший джигит, осаживая свою горячую, поджарую, словно борзая собака, лошадь. — С каким товаром?
— Всякого довольно, — говорил караван-баши апатично, будто дело совсем не касалось его интересов, и полез с верблюда.
Всех верблюдов сбили в кучу и положили в круг. Новые всадники спешились и пороли ножами вьюки. По костюму, по лицам они были совсем одинаковы с нашими барантачами, и Сафар со своими товарищами разве только тем и отличались от них, что спокойно стояли около верблюда с Батоговым, между тем как те поспешно шныряли между верблюдами и с жадностью разворачивали надрезанные войлоки, вываливая без разбора на песок все, что ни попадалось под руку.
Киргизы сидели поодаль на корточках и смотрели равнодушно на все, что происходило перед их глазами; раненый в спину громко стонал и всхлипывал, корчась и ползая по песку: никто не сделал к нему ни малейшего движения; а тот, которого в лоб хватило, так и лежал пластом, раскинув крестообразно ноги и руки, на том самом месте, где захватила его нежданная пуля.
Несколько барантачей подошли к Батогову, который с тревожным любопытством ожидал, чем все это кончится.
— Что, болен, что ли? — спросил высокий хивинец, обращаясь к Сафару.
— А тебе какое дело? — отвечал за него узбек угрюмо, с нескрываемым озлоблением косясь на подошедших.
Хивинец тоже взглянул на него из-под своей войлочной шапки и пробормотал:
— Ты никак из сердитых... Где взяли?
— А там, где им много заготовлено....
— За Дарьей?
— Из-под самого Ташкента.
— Ой, ой! Куда везли?
— Туда, куда везли, туда и повезем.
— Теперь с нами поедет,
— Он не ваш!
— А то чей же?.. Ты вон спроси-ка у него, — хивинец показал на Сафара. — У него борода белая: он умный.
— Наша сила была — наш был, — произнес Сафар. Он хорошо понял, что бороться невозможно, а надо покориться. — Теперь ваша сила, — добавил он и отошел в сторону.
— Вы всех верблюдов с собой угоните или нам что оставите? — спросил караван-баши у всадника, который один только был в белой чалме, и хотя на нем халат и остальные части костюма были в таком же виде, как и у остальных членов шайки, зато аргамак его был покрыт роскошной ковровой попоной с золотой каймой и кистями.
— Там, как Аллах укажет, — уклончиво отвечал всадник.
— А вы нам хоть четырех оставьте; что мы тута одни в степи пешие делать будем?
Все шло, по-видимому, так покойно; разговаривали, казалось, так дружески, что со стороны можно было подумать, что дело идет не о самом нахальном степном грабеже, а просто о торговой сделке, заранее предвиденной и происходящей в наперед условленном пункте. Только некоторый беспорядок, в котором находились распоротые тюки, всюду разбросанные куски канаусов, медная посуда, штуки ситцев и красного кумача русских изделий, несколько голов сахару, одну из которых старательно облизывал лежавший в растяжку верблюд, да этот неподвижный труп, эта лужа крови, всасывающаяся постепенно в песок, несколько намекали на настоящее значение этого дикого сборища.
— Ну, пойдем, что же тут нам делать? — сказал Сафар, обращаясь к угрюмому узбеку.
— Что же, так и оставить его даром? — отвечал тот.
— А ты спроси у них; может они тебе заплатят?
Сафар усмехнулся.
— Я его зарежу, — шепнул узбек и шагнул к Батогову. — Все легче, чем так, ни за что отдать.
— Оставь, что толку...
— Э, да что тута.
— Оставь, беды наживешь... не тронь!.. Эй там, береги!..
Узбек кинулся к тюку, сжав в кулаке свой нож. Предупрежденный криком Сафара, высокий хивинец загородил ему дорогу.
— Пусти — убью! — крикнул узбек и сильно толкнул хивинца. Он был в исступленном состоянии и уже не понимал, что ему не под силу борьба, которую он затеял.
Хивинец схватил его за горло, взвыл и запрокинулся: он почувствовал, как в его кишки вполз кривой нож противника. У узбека захрустело горло, раздавленное судорожно сжатыми пальцами хивинца.
Сафар махнул рукой, взял за узду свою лошадь и пошел. За ним тронулись и остальные два барантача его шайки.
Их никто не задерживал. На них никто не обращал внимания.