На далеких рубежах
Шрифт:
Поглядел на берег -- далеко. Тогда он схватил в рот шланг и стал поспешно надувать спасательный жилет.
Ближе всех к месту аварии находился Калашников. Он первый заметил, как лодка Байрачного начала медленно погружаться в воду.
Байрачный мелькнул в воздухе голыми пятками и бултыхнулся в воду. Через секунду он закачался на волнах в надувном жилете. А ботинки, панама и все, что было в лодке, пошло на дно.
– - Лови!
– - поспешил Калашников на выручку другу, бросая ему конец шнура.
К месту аварии подоспели Телюков и Скиба. Общими усилиями они отбуксировали Байрачного к берегу.
– - Слабак!
– - сердился Телюков.
– - Умом надо брать, а не глоткой! Болтаете много!
Байрачный стоял с несчастным видом, промокший до нитки.
– - Ей богу... мне показалось, что взялась какая-то крупная рыба. Потом слышу -- шипит воздух, и лодка подо мной все мягче и мягче становится. Тут я и сообразил, в чем дело. Но не растерялся. Нисколечко.
– - Герой, ну прямо герой!
– - с подковыркой заметил Телюков.
– - Не хватало только еще проколоть жилет, и тогда -- не трать, кум, силы, опускайся прямехонько на дно...
– - Ну ее к свиньям, эту рыбалку!
– - разочарованно заметил Байрачный.
– Все равно я б и в рот не взял сырой рыбы. Еще в детстве я, когда учился плавать, нечаянно проглотил головастика. С той поры даже к жареной рыбе не больно тянет. А как вспомню, так и сидит у меня в горле этот головастик! Брр!
Телюков не рискнул вторично выходить в море и скомандовал собираться по домам.
Байрачный шел босиком, в трусах и майке, неся мокрый комбинезон на плече.
Проходя мимо острова, летчики решили перебраться на него и порыбачить с берега.
Они вырезали из лозы короткие удилища, оборудовали донки, накопали червей. Байрачный, поскольку он потерял свои снасти, занимался тем временем своим комбинезоном -- еще раз хорошенько отжал его и развесил на кустах -пусть просыхает на солнце.
Неожиданно среди хвороста, валежника и всякого мусора, принесенного рекой из тайги и сбившегося у берега, Байрачный заметил торчавший из воды подошвой кверху сапог. Раскачиваемый набегавшими волнами, сапог то погружался в воду, то снова всплывал.
– - Эй, хлопцы!
– - окрикнул Байрачный товарищей.
– - Сюда! Похоже, что здесь утопленник.
– - Пуганая ворона куста боится!
– - недоверчиво бросил Телюков.
– - Да что вы, товарищ капитан, -- возразил летчик, -- идите сюда! Скорее!
Летчики оставили свои удочки и поспешили на зов. Убедившись, что из воды действительно торчит сапог, они сняли с лодок веревки, связали их, сделали петлю. После нескольких неудачных попыток Телюкову удалось заарканить сапог. Потянули -- тяжело. Еще раз поднажали вместе и ахнули от неожиданности. Из воды показалась сперва одна нога, затем другая, и наконец на поверхности появилось тело человека с портативной радиостанцией на спине.
На утопленника было страшно смотреть. От головы остался один череп, кисти рук отсутствовали. Кожа и мясо, очевидно, стерлись о камень, когда утопленника несло течением.
Не прикасаясь к трупу, летчики оставили его на острове и отправились домой. Вскоре на остров прибыла группа врачей и следователей. У утопленника были обнаружены документы -- паспорт, размокшие до основания бумаги, прочитать которые не удалось. Никаких надписей, кроме цифр, не было обнаружено ни на радиостанции, ни на пистолете. Сошлись на одном: это, вероятно, и был тот самый таинственный радист, который подавал в горах сигналы и найти которого, несмотря на самые тщательные и длительные поиски, не удавалось.
Как он попал в реку, так и осталось загадкой. Шли летчики ловить рыбу, а поймали мертвого шпиона. В своем рапорте на имя командира полка капитан Телюков, учтя горький опыт потерпевшего аварию Байрачного, писал:
"Крючки на резиновой лодке -- штука небезопасная, особенно для таких рыболовов, как лейтенант Байрачный. Предлагаю: либо вовсе их изъять, либо иметь на леске не более одного крючка. На искусственную насадку рыба не идет, нам, по крайней мере, поймать не удалось ничего".
Понедельник. Вторник. Среда. Третий день слоняются по аэродрому офицеры-посредники с белыми повязками на рукавах, а тактические учения все не начинаются.
Надоело подполковнику Поддубному отвечать на вопросы подчиненных: "Когда?" Разве он знает! Не знают этого, вероятно, и посредники. Никто не знает, когда именно прозвучит сигнал тревоги. Он прозвучит неожиданно -днем или ночью, утром или вечером, а когда точно -- неизвестно. Скорее всего, утром. Так думают все, по крайней мере, до последнего времени войны начинались на рассвете... А тактические учения -- это та же война, только без крови и жертв.
Учебная тревога незримо поселилась в солдатской казарме, проникла в квартиры офицеров и сверхсрочников, притаилась за темными шторами... И весь авиационный полк напоминал сжатую пружину, готовую при первом слове "тревога" расправиться и привести в действие мельчайшие детали сложного механизма.
С самого утра и до позднего вечера не гаснул свет в квартире командира полка. Многие, видя этот свет, думали, что командир тоже не спит, ожидая сигнала тревоги. Но не спала одна лишь Лиля. Она взяла в штабе пишущую машинку и перепечатывала свои очерки о Телюкове. Да, это были очерки -- жанр окончательно определился, и если их примут в редакции и напечатают, то она, Лиля, найдет свое призвание в журналистике.
Она поведает читателям о романтике летной службы, исполненной героизма и творческих дерзаний, о славных делах летчиков-перехватчиков.
Долгое время Поддубный скептически относился к литературным, как он называл, упражнениям жены, хотя смотрел на это сквозь пальцы: чем бы мол дитя ни тешилось... Но после того как прочитал первые несколько очерков, мнение его резко изменилось. Очерки не на шутку взволновали его. Он начал помогать жене, всячески поощрять ее, и Лиля работала с большим подъемом, настойчиво и тщательно отшлифовывая буквально каждую фразу, перечитывая по нескольку раз одно и то же.