На далеких рубежах
Шрифт:
– - Что вы говорите, отец!
– - А что слышите, то и говорю, ваше благородие. Трех сынов женил -- все родительского благословения испросили. А тебе, выходит, чихать на батьку. Ну как же! Офицер! А это видал?
– - погрозил он палкой.
– - Пожалуй, и отцом меня не признаешь? Погоди, дай только погляжу на твою туркеню...
– - Не туркеня, а туркменка, отец. Сколько раз в письмах я вам растолковывал, а вы все свое. И прошу вас не оскорблять мою жену!
– - А то что?
– - Гордей Захарович остановился и сердито задвигал выгорелыми на солнце бровями.
– - Ничего. Ведь не вам, а мне с нею жить. Мне по сердцу она. Впрочем, я уверен, что и вам она понравится.
– - Ну, ну, ишь, надулся, как кулик на ветру, раз так -- показывай.
Биби прибирала на балконе, когда муж и тесть вошли в дом. Гордей Захарович поставил у порога узлы, оглянулся вокруг. Чисто кругом, матери его ковинька! Дорожка на диване, скатерть -- все прямо сверкает! Накрахмалено, выутюжено! Стекла в окнах так и сияют, а пол -- как зеркало отсвечивает. Из всего этого старик вывел первое заключение: невестка не какая-нибудь там интеллигентная белоручка, а работящая, хозяйственная труженица.
А вот и она собственной персоной. Влетела в комнату на Гришин зов, как птичка, -- легкая, хорошенькая, чистенькая. И не крашена, и не общипана, как городские нынешние модницы. Проста и привлекательна. Лицо смуглое, сама чернявая, глаза чуть раскосые, но не так, чтоб уж очень...
– - Это наш отец, Биди, -- сказал Байрачный.
– - Ой!
– - Она вся встрепенулась. Покраснела, смутилась и вконец растерялась.
– - Здравствуйте, батечка...
– - и опустила глаза под строгим взглядом тестя.
А тот все приглядывался да присматривался к невестке.
Грише казалось, вот-вот бедняжка Биби не выдержит этих смотрин, зальется слезами. Она ведь знала, как отец относился к их браку.
Но вот Григорий уловил на губах отца легкую улыбку и облегченно вздохнул -- понравилась!
– - Здравствуй, дочка, -- сказал наконец Гордей Захарович.
– Здравствуй, девонька моя. Красивенькая ты и хозяйственная, как погляжу. Вот-то обрадуется старуха, когда я ворочусь домой и расскажу, какая у нас невестка. А то только и слышишь: "Что это там за туркеня у нашего Гришуни?" Поглядит на карточку и опять за свое...
– - Не туркеня, а туркменка, -- снова поправил отца Байрачный, готовый пуститься в пляс на радостях.
– - И вообще, при чем тут национальность?
– - Винюсь тебе, дочка, что так назвал. Стар больно. Все путаю. Гриць у меня младший, а вот женился... А мать совсем сдает. То, бывало, с весны, как пригреет солнышко, так ее с огорода не докличешься, все копается. А этим летом что-то прихварывать стала. Силушки нет, яблока и того сорвать не может. Собрались бы к нам проведать старуху, а то помрет, невестку так и не увидит. А, Грицько? А ты что скажешь, дочка?
– - Мне давно хочется поехать на Полтавщину. Гриша говорит, что там чудесно -- Ворскла течет, луга цветут. Только не пускают его. Все некогда. Днем и ночью полеты, полеты..
– - Попрошу отпуск у командира, батя. Может, вместе и поедем. Я уже думал об этом, да боялся, а вдруг жена моя вам не понравится? Этого я очень боялся. Потому и думал долго.
– - Гм, -- ухмыльнулся старик.
– - Глупый ты, Грицько! Думаешь, как я уже стар, так ничего и на разумею?
Биби смутилась. Помогла отцу снять сапоги и подала домашние шлепанцы. Потом, достав чистое полотенце, повела тестя на кухню умываться. Умывшись, Гордей Захарович причесался перед зеркалом, разгладил усы и наклонился над узлами. Вытащил окорок домашнего копчения, колбасу, залитую смальцем, и четыре бутылки, заткнутые кукурузными початками и залепленные воском.
– - Самогонка?
– - Свой первачок.
– - Запрещается ведь гнать.
– - А я так, чтоб никто не знал. За хатой в вишняке, и ни синь пороху.
– - Давайте спрячем, а то обещал зайти к нам замполит.
– - А он что, участковый у вас? Акт составит?
– - Совестно, батя! Отец офицера, секретаря комсомольского комитета -- и вдруг самогонщик.
– - А это не вашего ума дело. Из своего сахара гнал, два мешка заработал в колхозе.
– - Ну вот: сахар переводите!
– - Говорю, не твоего ума дело!
– - сердито повторил Гордей Захарович.
– И не ворованный сахар. Ступай и кличь в гости своего командира. Аль, может, он у вас такой, что нос задирает?
– - Нет, он не такой. Но водки, а тем более самогонки не пьет.
– - Болтай!
– - Правду говорю.
– - Печенка больная?
– - Нет. Просто не пьет. У нас так: либо летай, либо пей. Одно с другим не сочетается.
– - И ты не пьешь?
– - Нет.
– - Это хорошо, сынок, что не пьете, -- переменил тон старик.
– - Пьяный силе своей не хозяин. Правильно поступаешь. Запомни: пьяного речи -трезвого мысли. Выпьешь на копейку, а наболтаешь на рубль... А при твоей работе... молчок! Это я понимаю. Да, горилка до добра не доведет. Помнишь дядю своего Марка? Ну, того, что служил на заводе на винокуренном? Так вот, было дело -- дорвался до бочки, как вол до воды, -- и уже не поднялся. Так и сгорел, горемычный. Люди бают, видели, как дымок сизый вылетал со рта.
– - А для чего ж вы гнали, да еще сюда привезли?
– - Как это для чего?
– - искренне удивился Горедй Захарович.
– - Свадьбу справим, как водится среди добрых людей. Покличешь еще Скибу Петра. Письмо ему передал старый Скиба. Вместе думали ехать, да он комбайнером в колхозе... Не ослобонил председатель.
Опорожнив узлы, Гордей захарович кликнул невестку, велел ее все убрать на кухню, а сам сел на стул и посадил рядом сына.
– - Ну, сказывай, сынок, что оно тут и как. На реактивном летаешь?
– - Теперь все самолеты-истребители реактивные.
– - И у американцев тоже?
– - Тоже.
Гордей Захарович ближе пододвинулся со своим стулом к сыну, спросил шепотом:
– - А скажи, Грицько, начистоту: у кого лучше самолеты -- у нас или у американцев? Про ракеты -- известно, наши лучше; наши взлетают, а ихние в море падают. А вот как с самолетами, а?
– - У американцев тоже авиация сильная, но таких самолетов, как наши, у них еще нет.
– - Ага, стало быть, и по самолетам мы их обскакали?