На далеких рубежах
Шрифт:
Я выскочила из хижины, встала на лыжи и понеслась, сама не зная куда. К счастью или к несчастью, я миновала горы, где, вероятно, так бы и погибла. Выбралась на равнину. Шла день, ночь, не встретив ни одного селения. Неожиданно вышла на дорогу. Присела отдохнуть. Показался грузовик. Попросилась в машину, и шофер привез меня в село Каменку. Там продала ружье — я ведь была без копейки денег. Вскоре я узнала, что за Холодным Перевалом есть аэродром, где можно устроиться на работу. Так я очутилась в авиационном городке. — Нина помолчала, потом подняла на Телюкова глаза: — Теперь ты знаешь все: я убила человека… Рано или поздно меня разыщут и арестуют. — И, не выдержав, она горько разрыдалась.
Нина плакала, уткнувшись головой в подушку, а Телюков, который в полете в самой сложной ситуации мог в любое мгновение найти правильное решение, теперь не находил его. Он успокаивал Нину, но не знал, что сказать, что посоветовать и как вообще отнестись ко всей этой истории. Конечно, Нина не могла не обороняться. Этот мерзкий тип, безусловно, ударил бы ее ножом. Но факт остается фактом: на ее совести смерть человека, каким бы подлым он ни был.
Невозможной и невероятной казалась ему мысль о том, что Нину будут допрашивать, вызывать в суд. Нину, которая стала для него родной, сберегла для него самое святое, чем владеет девушка, — свое достоинство и честь. А как бы он повел себя на ее месте? Вероятно, так же. Да и как может быть иначе?
— Успокойся, Нина, — наконец сказал Телюков. — Вдвоем мы что-нибудь придумаем. Твоя судьба — это теперь и моя судьба.
— Нет, нет, я не допущу, чтобы ты страдал из-за меня, не спал ночами, прислушиваясь к каждому шагу не лестнице… Я уйду.
— Куда? Ну куда ты уйдешь? Я не пущу тебя. Я буду за тебя бороться! Сегодня же, а если сегодня меня не отпустят, то завтра мы распишемся. У тебя будет моя фамилия, и пусть тогда ищут…
Он считал, что это наилучшее решение, которое только может прийти в голову здравомыслящему человеку. Ему и невдомек было, что Нина не имеет ни паспорта, ни метрики, что она устроилась на работу как местная жительница, представив прошлогоднюю справку из школы.
Кое-как успокоив Нину, он попросил ее остаться дома до его возвращения, собираясь вернуться к обеду.
— Мы это дело еще раз обмозгуем, обдумаем как следует. Не падай духом. Я уверен, что все будет хорошо.
Но Телюков был летчик. И не просто летчик-истребитель. Он был перехватчик. Неожиданно его подняли по тревоге в воздух, и штурман-оператор повел его вдоль границы на север. Далеко позади остался Холодны Перевал. Телюкова посадили на запасном аэродроме, где он должен был дозаправить самолет горючим, воздухом, кислородом.
Самолет дозаправили, но назад не выпустили. В районе аэродрома поднялась бешеная пурга. Закрутила, завертела, закрыла белый свет. Мело сверху, мело снизу. Самолет поставили на прикол, а летчика отправили в гарнизонную гостиницу.
Это был небольшой финский коттедж, один из тех домиков, которые можно встретить в каждом авиационном гарнизоне. Они и поставлены главным образом для летчиков-перехватчиков, чтобы те имели возможность отдохнуть после полета, а то и пересидеть непогоду. Гостиницами эти домики назывались, конечно, условно. Там от летчика не требовали платы, там не было номеров. Однако каждая такая гостиница имела свое название. В одном гарнизоне это был «Люкс» (считай, гостиница заброшенная и грязная), в другом — «Золотой рог» (не иначе кому-то попалась бутылка с этикеткой такого названия), а в третьем — еще как-нибудь в этом роде. Названия давали сами летчики, большей частью весельчаки, жизнерадостные, не лишенные чувства юмора люди.
Гостиница, в которой очутился Телюков, носила название «Белка». Летом, по рассказам летчиков, здесь жил этот хорошенький зверек. Ухаживала за ним заведующая — тетушка Прасковья. Белка была совсем ручной, садилась летчикам на плечи, брала из рук лакомства и любила спать в теплом шлемофоне… Однажды летчик-офицер купил ее для своего сына и взял с собой в самолет. На маршруте грозовая облачность загнала летчика в стратосферу, и бедное животное задохнулось от недостатка кислорода.
В честь этой белки, первой поднявшейся в стратосферу и ставшей жертвой техники двадцатого века, летчики и назвали гостиницу ее именем. Так она и значилась во всех списках квартирно-эксплуатационной части — «Белка».
Пурга свирепствовала несколько дней. Напрасно Телюков бунтовал, убеждая местное начальство, что он и не такие бури видел в Каракумах. Его не выпускали. Лишь спустя пять суток возвратился он домой.
Нина, как и прежде, работала в столовой — ничего страшного с ней за это время не произошло. Телюкова она встретила хотя и сдержанно, но с искренней радостью. Обещала сразу же после работы прийти. Казалось, за эти дни после своей исповеди она немного успокоилась, горькая складка возле губ исчезла, девушка похорошела, посвежела.
Поужинав, Телюков направился домой.
В городке ярко переливались вечерние огоньки. Неподвижно стояли запорошенные снегом деревья и строения. Из ДОС-а долетала музыка. Звуки рояля среди дикой тайги — до чего ж они казались нежными и волнующими! Какие-то смутные воспоминания прошедшей юности так и брали за сердце. Кто ж это мог играть?
Вслушиваясь, Телюков вдруг понял, что музыка доносится из квартиры командира полка. Сердце его екнуло. «Полонез» Огинского… Тот самый полонез, который очаровал его в Каракумах в незабываемы дни, проведенные в уютном коттедже полковника Сливы…
Лиля… Ну, конечно, это она! Приехала к мужу на побывку…
Мелодия лилась широко и привольно, как морской прибой, бурлила, вздымалась к облакам, рассыпалась брызгами. И казалось, вся тайга, все вокруг замерло и вслушивается в эту мелодию, боясь шевельнуться, чтобы не нарушить ее волнующего звучания.
Перед ДОС-ом росла ель, простирая свои лохматые, отягощенные снегом ветви к балкону, где за окнами горел свет и откуда доносилась музыка. Телюкову вдруг непреодолимо захотелось взглянуть на Лилю, и он, осмотревшись вокруг и никого не обнаружив, уцепился руками за холодную и скользкую ветвь. Серпантином посыпался за воротник игольчатый, льдистый снежок, запорошил глаза. Еще одно усилие — и он на уровне балкона. Колотится сердце.
Ничего не замечая, Лиля продолжала играть. Та же горделивая осанка, тот же задумчивый взгляд, тот же нежный профиль. Золотистые волосы спадают на пестрый халатик. Пальцы энергично перебирают клавиши.
Она одна. Подполковник Поддубный на аэродроме. Дежурит. Осознав, что это нехорошо — заглядывать в чужие окна, — Телюков, хватаясь за ветки, как за ступеньки лестницы, спустился на землю. Нагнувшись, начал искать под елью свои рукавицы.
И вдруг словно гром среди ясного неба:
— А-а, голубчик сизокрылый! Скажите, пожалуйста! Ка-аков Ромео, а? Но что-то я не вижу Джульетты! Как же это не спустила она с балкона шелковую лестницу, а? А-а, у нее ведь свой Ромео… Как жаль, что канули в вечность те времена, когда подобных повес пронзали шпагами!