На далеких рубежах
Шрифт:
Итак, перехватчики возвращались обратно. Но вот у экрана радиолокатора заметно засуетился майор Гришин. Он еще никому ничего не сказал, но сержанты-операторы и подполковник Асинов увидели, что штурман чем-то явно встревожен.
Да, он был встревожен, ибо его глаз, острый глаз наведенца, уловил на экране девятую точку. Она как бы каплей скатилась с «местников», которые освещали материковую полусферу экрана, и четко вырисовывалась над морем. Прокатился искристый валок развертки, и пятнышко поплыло дальше.
Не верилось, чтобы это был какой-нибудь чужой самолет: откуда бы он мог так близко появиться?
— Запрос! — бросил Гришин одному из своих помощников.
— Не отвечает, — доложил оператор, немного погодя.
Это могло значить одно из двух: либо летчик забыл включить бортовой ответчик, либо действительно летел чужой самолет, код которого экипажу был неизвестен.
О девятой точке на экране Гришин доложил начальнику штаба, а тот в свою очередь — командиру полка. Так перед Поддубным встал вопрос, который необходимо было разрешить немедленно, сию же секунду, иначе будет поздно. Вопрос стоял остро. Самолет мог принадлежать какому-нибудь соседнему полку; могло случиться, что летчик забыл включить бортовой ответчик, мог он, этот ответчик, и испортиться. Отказать могло и радио. Всякое могло случиться, и если Поддубный собьет свой самолет, то будет за это отвечать. Его также не помилуют, если это чужой самолет и он безнаказанно уйдет.
Как тут поступить?
Был еще один выход: обратиться к старшему — комдиву. Пусть он решает. Но это означало бы попытку свалить ответственность за порученное дело на старшего начальника.
Подполковник знал: майор Гришин вряд ли ошибется, находясь у экрана локатора, и скомандовал:
— Атаковать и сбить!
Приняв такое решение, он все внимание сосредоточил на действиях штурмана-оператора, внимательно вникая в его команды. Из восьми перехватчиков Гришин выбрал замполита Горбунова и повел его в атаку. Этот выбор был продиктован тактическими соображениями: самолет замполита в данное мгновение находился ближе всего к неопознанному самолету.
— Вас понял, — передал по радио Горбунов в ответ на выданные Гришиным данные.
Началось преследование.
Еще одного перехватчика завернул майор Гришин — в помощь замполиту.
— Что там у вас происходит? — обратился по радио комдив к Поддубному.
Тот коротко проинформировал его об обстановке и о своем решении.
— Правильное решение! — одобрил комдив.
У Поддубного отлегло от сердца. К сожалению, он не имел больше возможности следить за перехватом. Один за другим приближались самолеты, и надо было принимать их на аэродром.
Ни летчик, ни штурман-оператор — никто не мог сказать определенно, сбили этой ночью нарушителя границы или только спугнули его. После того как замполит Горбунов атаковал и открыл огонь, самолет — это был бомбардировщик — спикировал. Он мог упасть в море, но мог и скрыться на бреющем полете за горизонтом.
В официальном донесении командир с замполитом написали: «После открытия истребителем ответного огня самолет-нарушитель ушел в сторону моря».
«…Самолет ушел в сторону моря» — кто б мог предположить, что эти слова войдут в официальный дипломатический документ и станут известны всему миру? А именно так и случилось.
Позже выяснилось, что замполит Горбунов сбил американский военный самолет. Об этом стало известно из ноты американского правительства Советскому правительству.
В ней говорилось, что якобы самолет заблудился…
Капитана Телюков, который только накануне возвратился с запасного аэродрома, не поднимали в воздух. Но и для него эта ночь была достаточно напряженной. Трижды пулей вылетал он из дежурного домика к самолету и в общей сложности просидел в кабине более двух часов.
А ведь это нелегкое дело — сидеть в самолете, когда у тебя ноги на педалях, горло перехвачено ларингофонами, а плечи стянуты ремнями. Сидишь как на привязи, с минуты на минуту ожидая сигнала на взлет. К тому же каждый раз приходится осматривать кабину, проверять наличие горючего в баках, многочисленные приборы, связь, двигатель.
А разве можно быть спокойным, когда твои товарищи взмыли в ночное небо и пошли навстречу противнику? Даже учебный полет и то связан с определенным риском, а ведь здесь реальный противник, который может открыть по тебе огонь.
Не выходила из головы и Нина. Сколько дней и ночей ждала она его, и вот… Понесла же его нелегкая на эту злополучную ель! Как мог он поступить столь опрометчиво и глупо! И как огорчится Лиля, если узнает о его донжуанских выходках…
«Да возьми же ты себя в руки, Филипп Кондратьевич!» — корил себя и горько сокрушался Телюков.
Он надеялся встретить Нину в столовой во время завтрака, но на работу она не вышла. Стол обслуживала другая официантка. У Телюкова в тревоге екнуло сердце и сразу же пропал аппетит. Выпил чашку кофе и поспешил домой. У ДОС-а ему повстречался лейтенант Байрачный, закутанный в теплый женский платок — Григорий часто болел ангиной, и несколько дней назад ему удалили гланды.
— Здорово! — на ходу бросил ему Телюков.
Байрачный откашлялся и сказал хриплым голосом:
— Товарищ капитан, вы разве ничего не знаете?
— Ты о чем?
— Нина в лазарете. Мне сообщила об этом по телефону Биби. Оказывается, выпила что-то… ну, одним словом, отравилась.
Телюков оцепенел от неожиданности:
— Вы… вы… шутите, лейтенант…
— Такими вещами не шутят, товарищ капитан. Вы же знаете, что Биби теперь работает медсестрой в медпункте. Она и передала.
— Да не может этого быть! — Телюков стал бледен как мел.
— Это правда, к сожалению.
Телюков побежал, увязая по колено в снегу, в медпункт. Опасаясь, как бы он чего-либо не натворил сгоряча, Байрачный поспешил вслед за ним. Войдя в палату, он увидел Телюкова возле койки, на которой лежала Нина. Байрачного поразило ее лицо: ни кровинки, ни малейшего признака жизни. Даже странно, как это живой человек — а Нина, несомненно, была жива — может так побледнеть! Посиневшие губы перекосила судорога, глаза полузакрыты, чуть поблескивают закатившиеся белки.