На далеких рубежах
Шрифт:
Телюков знал, что охота на коз уже была запрещена. «Браконьеры», — подумал он. Но в своем положении рад был и браконьерам.
— Эй, люди добрые, отворите! — постучал он в дверь.
В хижине тотчас же погас свет. За дверью что-то звякнуло. Долетел приглушенный говор.
«Вот так нагнал на браконьеров страху», — усмехнулся Телюков. Подождав, он снова стукнул ногой в дверь:
— Отворите, храбрецы, я не инспектор, не бойтесь.
Молчание.
— Да что ж это такое? Не для вас, что ли, писаны законы тайги? — возмутился Телюков.
— А ты кто такой будешь, человек? — послышалось наконец из хижины.
— Свой!
— Свои и коней уводят. Говори толком, откуда?
— С неба. Летчик я.
Загремели запоры. Дверь отворилась. Из хижины потянуло теплым духом.
— Входи.
Переступив порог, Телюков заметил в руке одноглазого нож.
— Брось-ка ты эту игрушку, добрый человек, а то как бы мне не испугаться да не выбить тебе невзначай второй глаз…
Браконьер, увидя в руках незнакомого пистолет, отступил и отбросил нож куда-то в угол.
— И каганец заодно присветите, поглядим друг на друга, познакомимся!
Одноглазый покорно поднес к огню консервную банку с жидким смальцем, маленький фитилек слабо осветил дымную хижину.
— Ну, теперь здравствуйте, добрые люди! — сказал Телюков и сунул пистолет за пазуху. Летчик уже успел окинуть зорким взглядом руки незнакомцев. Грубые, грязные, шершавые. Вряд ли такие руки имели касательство к радиотелеграфному ключу… Несомненно, перед ним стояли обычные браконьеры, к тому же трусливые, как зайцы. Только теперь он заметил, что козу и ведро они куда-то запрятали.
— Постреливаем, значит, козочек?
— А тебе что за печаль? — буркнул браконьер, сверкнув единственным глазом.
— Да ничего, конечно, ты не сердись, человек добрый. Я ведь не инспектор. Летчик я, разве не видишь? Выбросился на парашюте, вот и блуждаю… С помощью аллаха набрел на вашу хижину. Грешными делами занимаетесь, а оконце не занавесили. Поглядел — светится. Ну и залетел на огонек.
— Тогда будь гостем, — уже доброжелательно произнес одноглазый.
— Спасибо. — И Телюков протянул руку.
Поздоровавшись с одноглазым, он повернулся к старику, который, насупившись, сидел в углу, по-казахски скрестив перед собой ноги.
— Здравствуйте!
Старик не пошевельнулся.
— Глуховат он, — пояснил одноглазый и громко крикнул: — Вставай, Самсоныч, приготовь гостю поесть.
Старик, привыкший, очевидно, к беспрекословному повиновению, разгреб под собой сухую листву, поднял деревянную крышку и, склонившись над ямой, достал оттуда сперва ведро, а затем и козу.
— Наивные вы люди, как я погляжу, — заметил Телюков. — Ну и тайник у вас! Есть такая птица — страус: голову зарыл в песок, а спина сверху. И вы так же! Да если бы в самом деле наскочили на вас инспектора, то они все углы обшарили б…
— Про погреб никому невдомек. Мы его недавно вырыли.
— Невдо-о-мек! — насмешливо протянул Телюков. — А скажите, разве так уж часто наведываются сюда инспектора?
— Бывает, что и часто.
— А сколько отсюда до ближайшего села?
— До Коряковки-то?
— Пусть до Коряковки.
— Верстов пятьдесят, коли напрямик.
— Ого!
Телюков вынул из-за пазухи карту-двухкилометровку и подошел поближе к свету. Одноглазый подбросил в костер дров, а бородач подвесил на таганок ведро. Потом браконьеры взялись за козу. Дрова дымили, в хижине стояли чад и смрад, нечем было дышать. Телюков немного приотворил дверь.
— Не могу! — он закашлялся, вытирая рукавом глаза. — Слезу вышибает…
Браконьеры молча возились возле козы. Им, как видно, едкий дым не мешал, привыкли. Все больше и больше напоминали они Телюкову пиратов из приключенческих повестей девятнадцатого века.
Ободрав наконец козу, одноглазый вынес ее из хижины и, вернувшись, попробовал ножом мясо, варившееся в ведре.
— Готово, давай, — кивнул он старику. — Присаживайся, летчик. — И, помолчав, спросил: — Так говоришь, с самолета выпрыгнул?
— Выпрыгнул.
— Мотор отказал?
— Да, — уклончиво ответил Телюков.
Бородач тут же, у огня, слил из ведра жижу и тем же ножом, которым только что потрошил козу, начал вынимать и разрезать куски мяса. Суровый внешне, он, видимо, был добродушным, старался угодить обоим — и одноглазому, и гостю. Покопавшись где-то в углу, он достал мешочек с солью и полбуханки черного хлеба. В его небольших глубоко сидящих под клокастыми бровями глазах таилась какая-то безысходная тоска.
При каждом окрике одноглазого старик поглядывал на него с преданностью верного пса, который, однако, держится настороже, боясь, чтобы ненароком не получить от хозяина пинка.
Странным было и то, что бородач за все это время не проронил и слова. Молчал, как молчит слуга в присутствии своего барина.
Они не были равными — это сразу же бросалось в глаза. Всем, очевидно, заправлял одноглазый — человек вида наглого и жуликоватого. Телюков с первых же минут знакомства проникся к нему чувством неприязни. Видимо, не зря этот браконьер лишился одного глаза.
Однако эти люди пригласили его разделить с ним трапезу и тепло таежной хижины, и он не хотел остаться неблагодарным — достал свою флягу со спиртом, протянул ее одноглазому:
— Тут у меня кое-что к закуске.
— Водка? — одноглазый весь встрепенулся.
— Спирт. Прихватил на всякий случай. Чтобы не замерзнуть.
Одноглазый, не спуская взгляда с фляги, порылся в мешке, достал алюминиевую кружку.
— Налей, голубчик. Как тебя звать-то?
— Николаем, — назвал Телюков первое пришедшее ему в голову имя.
— Налей, Николаша!
Телюков налил немного, но, заметив, что одноглазый недовольно поморщился, добавил еще.
— За твое здоровье, Николаша! — Он выпил и даже не поморщился, аппетитно крякнул и понюхал корочку хлеба.