На далеких рубежах
Шрифт:
Майор Дроздов давно уже, насколько позволяла субординация, «воевал» против Гришина и радовался, что в этой «войне» нашел в лице нового помощника командира надежного союзника.
Высокий, мускулистый, майор Дроздов, как акробат, прыгал на сетке. У Поддубного получалось хуже. Однажды он угодил мимо сетки и сильно ушиб колено. Зато гимнаст он был отличный.
— Мы принимаем вас, Иван Васильевич, в физкультурный коллектив своей эскадрильи, но с условием, что на соревнованиях вы будете выступать на нашей стороне, — сказал Дроздов.
Поддубный согласился.
После физкультурных упражнений летчиков ожидал завтрак,
Полковник Слива вызвал Поддубного к себе в кабинет и, рассматривая плановую таблицу, сказал:
— Вам запланирован контрольный полет под колпаком. Намечалось, что вы полетите с Гришиным. Я имею намерение сам полететь с вами. Вы готовы?
— Так точно! — ответил Поддубный, недоумевая, почему вдруг командиру вздумалось лично проверять его.
Ехали на аэродром втроем: полковник Слива, Поддубный и Гришин. Навстречу дул прохладный утренний ветерок. Вдали виднелся залитый солнечными лучами Копет-Даг. Под колесами шуршал песок. Гришин молча просматривал газету, а полковник попыхивал своей трубкой.
«Спарка» стояла на линии предварительного старта, поблескивая на солнце фонарями кабины и отсвечивая лаком. К полковнику подбежал техник:
— Самолет к вылету готов! — отрапортовал он.
Полковник осмотрел кабину, поднявшись по красной лестнице, проверил заправку баков и, найдя все в полном порядке, расписался в контрольном листе.
— Потренируйтесь в кабине минут десять, — сказал он Поддубному. — Сиденье подгоните по своему росту.
— Есть! — ответил Поддубный и опять подумал: «Не иначе как Гришин накапал».
Полковник пошел на СКП, отдал там необходимые распоряжения Гришину и возвратился ровно через десять минут. Он натянул на голову шлемофон, подвязал к горлу ларингофоны, сел в кабину, нацепил на колено планшет.
— Полетели?
— Я готов.
Полет под колпаком — это полет в закрытой шторками кабине. Выполняется он примерно так: летчик садится в переднюю кабину, а инструктор в заднюю. Самолет взлетает, выходит за границу большого круга над аэродромом и переводится летчиком в режим горизонтального полета. В это время летчик (конечно, и инструктор) проверяет работу авиагоризонта и других пилотажно-навигационных приборов. Убедившись, что приборы работают безотказно, летчик, выдерживая заданную вертикальную скорость, набирает высоту. После команды инструктора «Закрыть шторки, беру управление» летчик закрывает кабину и одновременно устанавливает заданный режим полета.
Таким образом, летчик находится в закрытой, а инструктор в открытой кабинах.
— Берите управление самолетом на себя, — командует инструктор по СПУ, и летчик начинает пилотаж.
Следуют команды:
— Курс такой-то, в зону…
Летчик ведет самолет в зону.
— Вираж правый, крен 30 градусов…
— Вираж левый, крен 30 градусов…
— Снижение с вертикальной скоростью столько-то метров в секунду, до высоты такой-то…
— Набор высоты…
— Разворот с набором высоты…
Так все время инструктор подает команды, а летчик выполняет их, ориентируясь в полете исключительно по приборам; он не видит ни земли, ни неба. Случается, летчик допускает такие грубые ошибки, что инструктор немедленно берет управление самолетом в свои руки. Такого летчика не выпускают в самостоятельный полет ни ночью, ни днем в облаках. Ему дают дополнительные контрольно-провозные полеты под колпаком, пока он полностью не овладеет так называемыми слепыми полетами.
Майор Поддубный имел первый класс, который дает летчику право летать днем и ночью при любых метеорологических условиях. Он отлично владел полетами по приборам, имел большой налет ночью, так как служил за Полярным кругом, где ночь длится несколько месяцев. Все это знал полковник Слива и не сомневался в успехе своего помощника. Но то, что Поддубный показал в этом полете, превзошло все его ожидания.
— Мне остается лишь гордиться таким помощником, — признался полковник, когда они приземлились. — Слетаете еще ночью на «спарке» и беритесь за обучение летчиков. Беритесь энергично, а то мы плетемся в хвосте.
— Возьмусь, товарищ полковник. Возьмусь как следует!
Семен Петрович пошел на СКП, а Поддубный уехал в городок.
В этот вечер он переселился в свою квартиру.
Техник-лейтенант Максим Гречка нехотя провожал своего друга и командира.
— Пожили бы у меня еще маленько, товарищ майор, — говорил он. — Прися с Петрусем вернутся только осенью. Неужели вам так плохо у меня? Тихо, спокойно, и мне радость какая…
— Не теперь, так в четверг, когда-нибудь все равно надо переезжать в свое гнездо.
— Плохо вам будет на новом месте, — не унимался Гречка. — В соседней комнате молодые летчики живут… Трынь-брынь — только и слышно, да песни без конца… А у меня тишина, покой…
— Я рассержусь, Максим…
— За что?
— Вы словно женить меня собираетесь на нелюбимой или, еще того хуже, на погост провожаете…
— Виноват, товарищ майор…
Они поднялись на крыльцо, вошли в коридор. Их комнаты молодых летчиков доносилась песня: чей-то мягкий тенорок напевал под звуки гитары:
Я люблю подмосковные рощи И мосты над твоею рекой…— Слышите? Слышите, товарищ майор? А я что говорил? Они вам и отдохнуть не дадут своей музыкой. А вам ведь заниматься нужно, к лекции подготовиться, к докладу…
— Ничего, музыка мне не мешает.
Расставив свои вещи и выпроводив техника, майор заглянул к своим новым соседям. Двое из них — лейтенанты Байрачный и Скиба — были ему уже знакомы. Он знал: родом они из одного села, более трех лет назад вместе окончили десятилетку, вместе ходили в военкомат просить, чтобы их приняли учиться на летчиков и непременно истребителей, ибо истребителями были Покрышкин и Кожедуб… Закончив училище, они добивались, чтобы их обязательно командировали обоих в один полк. Куда угодно, хоть на Курилы, лишь бы вместе!
Жили земляки, как родные братья, но никто не мог бы принять их даже за дальних родственников. Петр Скиба был рослый, широкоплечий, черный, как цыган; характер у него был нелюдимый, и он слыл бирюком. Григорий Байрачный был ему прямой противоположностью: нежный, как девушка, русый, веселый, с улыбчатыми глазами; любил поговорить, а то и песню затянуть. Улыбка не сходила у него даже тогда, когда командир «снимал стружку» за «козла» или какую-нибудь ошибку в технике пилотирования.
О третьем молодом летчике — лейтенанте Калашникове — Поддубный знал лишь понаслышке, что тот увлекается рисованием и пишет маслом «настоящие» картины.