На далеких рубежах
Шрифт:
Там оказалось капитальное, добротное бомбоубежище для летчиков и авиационных специалистов дежурных экипажей.
— Такое же бомбоубежище оборудовано у нас и на противоположном конце аэродрома, — сообщил Сидор Павлович, довольный тем, что приятно удивил командира полка.
…Подполковник Рожнов был старым авиационным тыловиком. В годы Великой отечественной войны он провел свой батальон аэродромного обслуживания со всеми его складами, бытовыми мастерскими, канцеляриями и столовыми от Днестра до Волги и от Волги до Эльбы, обслуживая преимущественно истребительные полки, которые всегда выдвигались ближе к передовой.
Доставалось БАО не только от бомбардировочной авиации противника, но также и от его дальнобойной артиллерии. Однако
Пять похоронных за четыре года! И все потому, что даже официанток, санитарок и прачек приучил рыть окопы и щели, стрелять из карабинов, метать гранаты, маскировать объекты и технику.
Что касается техники, то к концу войны батальон имел, например, автомашин втрое больше, чем в начале, несмотря на то, что от государства не получил ни одной машины по наряду. Водители подбирали на фронтовых дорогах брошенные и испорченные автомобили, ремонтировали их, частенько из десяти разбитых и искореженных ЗИСов или ГАЗов собирали одну и вводили в строй.
Много было и трофейных. «Круппы», «мерседесы», «фиаты» — вся Европа, как любил говорить Сидор Павлович, двигалась у него на колесах, возила топливо, патроны, обмундирование, консервы, картошку, капусту — все необходимое для летного полка. Среди водителей, между прочим, был один румын — пленный солдат Петре Чернеску. Он не только добровольно сдался в плен, но и прихватил с собой в «оппель» полковника немецко-фашистских военно-воздушных сил, связав ему руки и забив портянкой рот…
После проверки румына, как вполне надежного, Сидор Павлович оставил при батальоне. Вскоре солдат волею писарей превратился из Петре Чернеску в Петра Черненко и совсем своим человеком стал в батальоне. 23 февраля 1945 года он получил медаль «За боевые заслуги». Когда завершилась война и началась демобилизация, призадумались: как быть с пленным, получившим награду Советского правительства? Дело дошло до штаба фронта, а потом и до Москвы. А там вопрос разрешили просто: демобилизовать румынского гражданина Петре Чернеску, как воина Советской Армии, оставить ему медаль, поскольку он ее заслужил, выдать соответствующие документы, деньги и продукты на дорогу. Молодой румын, который пришел к нам вражеским солдатом, а возвращался на родину другом, прямо-таки заплакал на радостях.
Во время молниеносного наступления войск фронта, когда БАО оседал на том или ином аэродроме лишь на несколько суток, после чего снова двигался вперед, торопясь на запад, Сидор Павлович носился над фронтовыми дорогами на По-2, подгоняя свои автоколонны и присматривая за порядком. А чтобы отличить автомобили своего батальона от автомобилей других частей, распорядился нанести на кабинах эмблемы — белые треугольники. Увидит, бывало, Сидор Павлович где-нибудь такой блуждающий треугольник — прикажет пилоту посадить самолет возле дороги и всыплет шоферу за отставание от колонны.
Закаленный на войне, Сидор Павлович и теперь сохранял черты боевого фронтовика, хотя внешне уже выглядел стариком. Он был необычайно строгим и взыскательным начальником.
Показывая командиру полка бомбоубежище, Сидор Павлович, как бы между делом, но с определенной целью завел разговор о снабжении, о том, чем богато и чем бедно тыловое подразделение и, в конце концов, сказал без обиняков:
— Наше подразделение — это не дойная корова. Своего молока она не дает. Все, что у нас есть на складах, получено от государства и принадлежит государству. Поэтому давайте, Иван Васильевич, сразу так и условимся: требуйте от нас только то, что вам положено, и не больше!
— Мне известно, что представляет собой тыл, — заметил Поддубный, постепенно меняя первоначальное мнение о Рожнове. — Известно также, что у некоторых тыловиков среди зимы и снега не выпросишь…
— О! — Сидор Павлович нацелился указательным пальцем на своего собеседника. — Вы, Иван Васильевич, типичный представитель летного полка. Вам только подавай! Подавай и давай. Вот именно такие, как вы, привыкли хватать со склада все, что нужно и не нужно, — может, когда-нибудь пригодится… Нужен, скажем, один моток контровочной проволоки — техник или механик тянет два, три, набивает карманы всякими винтиками, пружинками, лампочками, предохранителями, а потом все это портится, разбазаривается. Не так ли, а?
— Плюшкины в полку есть, — заметил Поддубный. — Но имейте в виду, Сидор Павлович, для нас с вами самое главное — это боевая готовность полка, а она во многом зависит и от контровочной проволоки, и от лампочек, и от всего прочего…
— Так о чем же я и толкую, — цеплялся за свое Рожнов. — Если оно, это имущество, есть на складе, то будет и на аэродроме, а если распылится по карманам да ящикам, то там и пропадет. И прошу вас предупредить всех инженеров и начальников групп: здешний командир базы скуп как черт, сверх лимита не выдаст ничего, хоть умри!
— Хорошо, предупрежу, — усмехнулся Поддубный.
Они спустились еще в одно подземелье. Сидор Павлович, покряхтывая, отворил одну дверь, затем другую — тяжелую, массивную. Неширокий коридор вел в круглой железобетонной яме. Вдоль стен стояли скамейки. Чуть слышно щелкнул выключатель, и под потолком вспыхнула крохотная лампочка.
— Разве что прямое попадание, а так никакая бомба не причинит здесь беды, — сказал Сидор Павлович.
— Да, это действительно роскошь, — Поддубный с нескрываемым восхищением осматривал добротное бомбоубежище.
— Соорудили мы это без всякой помощи — своими силами. Где ковш экскаватора не брал, там толовые шашки закладывали. А как же! Положение такое: хочешь не хочешь, а зарывайся в землю. Уже мы биты и научены, Иван Васильевич… — ухмыльнулся Рожнов. — Здорово-таки досталось нам в начале войны. И нечего кивать на кого-то, обвинять только тех, кто выше сидел… Вот взять хотя бы меня. До войны я командовал аэродромной ротой. Так, вы думаете, хоть один окопчик вырыл? И за лопату не брался! Грянул гром, тогда и перекрестился. Да поздно было. Многие, в том числе и командир батальона, сложили голову при первом же налете «юнкерсов». Сыпят они бомбы, а мы не знаем, куда деваться. Сбились, как овцы. И хоть бы ямка какая-нибудь попалась — нет. — Он выключил лампочку и продолжал в темноте: — А почему я лопаты в руки не брал? Вот спросите, так и не отвечу. Сказать бы, не знал, что в случае войны бомбы будут сыпаться на аэродром, — не скажешь. Знал, потому что сыпались они на аэродромы республиканской Испании и героической Абиссинии. Все думалось: «Вот мы их, фашистов!..» А если и приходила мысль в голову об окопах и щелях, то все выжидали, что по этому поводу скажет командир батальона. А командир батальона тоже, вероятно, ждал, что скажет старший начальник. А тот старший начальник ждал указаний от кого-то еще постарше… Так и сидели. Некоторые вообще не верили в возможность возникновения войны. А чего там думать да гадать, грянет гром или не грянет? Дело ясное как день: если б не было угрозы войны, то не было б и армии. На какого черта держал бы ее народ на своих плечах? А уж если армия есть, если партия, правительство говорят нам: будьте бдительны, то не зевай! И ты, военный человек, не сиди, сложа руки, не жди, пока какой-нибудь генерал прибудет к тебе в подразделение и скажет: «Вот тут, военные ребятки, выройте окопчик для себя, а то, сохрани вас господь, еще прилетит вражеский самолетик да скинет вражескую бомбочку и перебьет вас…»
Поддубный чувствовал, что за каждым словом этого внешне флегматичного и в то же время многословного старика, за лукавыми интонациями его голоса летел камешек в огород полка и его командира. Но он не обижался на него: это, безусловно, был человек интересный, хитрющий и умный. Пожалуй, любит немного прихвастнуть, но, говоря правду, хвастать есть чем…
Большое впечатление произвели на Поддубного перекрытые и открытые траншеи, щели капониры. Все они были очищены от снега, подметены, прибраны, как перед инспекторским смотром.