На далеких рубежах
Шрифт:
— Спасибо! — взволнованно ответил летчик, принимая «хлеб-соль».
— Э, нет, не так! — возразил майор Дроздов. — Сразу видно, что человек не был на фронте. Вы должны поцеловать девушку — таков обычай, и так именно водилось на фронте.
— Поцеловать! Поцеловать! — донеслись со всех сторон веселые возгласы.
Телюков посмотрел на Нину, словно спрашивая ее согласия, и не то ему показалось, не то и в самом деле Нина одобряюще улыбнулась ему. Он наклонился к девушке и коснулся губами ее горячей щеки.
— Не так, не так целуешь! Ай-ай-ай! Вай-вай! — громче всех кричал Вано Махарадзе.
— А ну покажи ему, Вано, как надо! — предложил кто-то.
Вспыхнув, Нина убежала на кухню и не появлялась до конца ужина. Торт съели, и Телюков пошел домой, ощущая на губах тепло поцелуя. Возле коттеджа его догнал Вано.
— Ну что ты Филипп, право! Рогом — козел, а родом — осел! Дурной какой-то… Вай-вай! Такая девушка, а ты поцеловать и то не смог! Гляди, перехватят ее у тебя! Это, брат, тебе не в воздухе, а на земле!
— Не перехватят! — убежденно сказал Телюков.
— О, глупец ты! Осел, настоящий осел…
— Иди ты к черту, Вано! — Телюков оттолкнул от себя не в меру расходившегося друга.
— Ах, так? Защищайся же, каналья!
Они схватились. Вано был намного сильнее Телюкова, но зато уступал ему в ловкости. Летчики попадали в снег. В пылу борьбы они не заметили, как подошел майор горбунов и осветил их карманным фонариком.
— С ума посходили, что ли? — искренне удивился замполит.
— Да это мы так, — смутился Телюков.
— Вечерняя разминка, — отшучивался Махарадзе.
— С февралем в мозгах! — замполит покачал головой и пошел к себе.
— Шутки шутками, — отряхиваясь от снега, сказал Махарадзе, — но я тебе говорю серьезно — не зевай. Нина — вай-вай! И не век же тебе бобылем ходить. Я уже написал домой письмо с просьбой выслать лимоны и мандарины к свадебному столу.
— Иди к аллаху!
Но все же совет друга сыграл большую роль в последующем поведении Телюкова. Поразмыслив хорошенько, он решил возвратиться к Нине и поговорить с ней.
Когда он вошел в столовую, там уже никого не было. Нина одевалась, собираясь домой. Чтобы скрыть охватившее его волнение, Телюков начал все в том же шутливом тоне:
— Только что Вано чуть не сломал мне ребра. И все из-за вас, Ниночка. Говорит, что я осел, и заладил одно: «Иди к ней». Вот я и пришел.
— Мило, — улыбнулась девушка. — А если б не Вано, то не пришли бы?
— Все равно пришел бы, Нина… Ведь я ваш должник. Поцелуй остался за мною…
Нина без тени кокетства сказала спокойно и серьезно:
— А ведь вы совсем не такой, каким прикидываетесь. Я думала… думала, что вы…
— Нахал? — договорил Телюков.
— Ну да. А вы… смущаетесь…
Он тихонько привлек ее к себе.
— Нина, помните, я говорил вам, что нахожусь в стадии влюбленности. Тогда, конечно, это была шутка… А вот теперь… Ну как вам сказать, не умею я красиво говорить… Я люблю вас, Нина. Я полюбил тебя, вероятно, в первый же день, в первую встречу. И сегодня такой радостный вечер для меня. Мне так хочется, чтобы ты пришла ко мне…
— Куда?
— Ко мне. Навсегда.
— Это невозможно.
— Почему?
— Не нужно так спешить… Ведь вы меня совсем не знаете…
— Я люблю тебя, Нина! Хочешь — завтра и распишемся…
— Ох, как быстро!
— А что же в этом плохого? И разве так не бывает в жизни?
— Нет, нет… Уходите. Я должна запереть столовую.
— Нина! — взмолился Телюков.
— Нет, нет! — упрямо повторяла девушка.
На крыльце она неожиданно повернулась к Телюкову, припала к нему и поцеловала его. Потом быстро убежала и скрылась в темноте.
Над городком проплывали тучи, заслоняя луну. По запорошенным снегом кровлям проносились густые тени.
«Нет, не умею я обращаться с девушками, — с досадой и горечью думал Телюков, — „Пойдем распишемся!“ Разве так говорят?»
Он готов был провалиться сквозь землю от охватившего его стыда.
Глава пятая
Майор Гришин давно уже, еще с той поры, как потерпел полное поражение в борьбе с Поддубным и получил два взыскания — одно по партийной линии и другое по служебной, — вынашивал мечту о работе на КП.
Летная служба явно была не по нем. Не так это просто пробивать облака, особенно вниз, вести скоростной самолет на посадку, когда не видно земли и приходится вверять свою жизнь стрелкам приборов. Для этого надо иметь холодную голову, железные нервы и стальное сердце!
Между тем, не овладев слепыми полетами, не сдав зачеты на первый класс, невозможно оставаться даже в должности штурмана полка, тем более такого полка, где рядовые летчики носят на груди «единицы». Рано или поздно кто-нибудь из начальства скажет: «Либо сдавайте зачеты на первый класс, либо уступайте место другому». И крыть тут нечем. Что это за учитель, если его опередили ученики? А что могут означать слова «уступайте место»? Только одно: «Иди-ка ты, человек добрый, в запас, снимай погоны». Но ведь ему, Гришину, не хватает еще более двух лет выслуги для пенсии…
Иногда Гришин просто недоумевал, как это подполковник Поддубный, его недруг, до сих пор не поставил вопрос об его увольнении в запас. Но ведь поставит! И Гришин втайне проклинал Поддубного, который вихрем ворвался в тихую жизнь полка, разбудил его, растормошил, выжил бывшего командира полковника Сливу — добродушного, податливого старика…
По мнению Гришина, только благодаря Поддубному, только благодаря его «козням» загнали полк на край света! А здесь, на Холодном Перевале, условия куда хуже, чем даже в Каракумах. Там хоть подходы к аэродрому более или менее открыты, по обе стороны бетонки лежала степь. А тут горная гряда, море, тайга. Дальняя приводная радиостанция ютится на прибрежной скале, как орлиное гнездо. Достаточно во время захода на посадку допустить малейшую ошибку — и поминай, летчик, как тебя звали!