На далеких рубежах
Шрифт:
— А теперь идемте, я покажу вам еще не такое богатство! — с гордостью сказал Сидор Павлович. — Вы окончательно убедитесь в том, что попали к богатой теще. Вам явно повезло, Иван Васильевич! Никто не заболеет цингой. Огурцы есть. Морковка тоже. Свекла, лук — все витамины. И еще кое-что про запас!
Возле овощехранилища стоял бревенчатый сарайчик. И когда заведующий складом снял замок и отпер дверь, Поддубный увидел мерзлые туши, свисающие из-под потолка на железных крюках.
— Ну что? — хитровато прищурился Сидор Павлович, поглаживая
Слушая Рожнова, Поддубный невольно сравнивал его с полковником Сливой, своим тестем. Оба офицера состарились на воинской службе. Однако Семен Петрович размяк на склоне лет, потерял былую энергию, превратился в добродушного деда.
И хотя он подстегивал себя, накручивал усы и говорил: «Есть еще порох в пороховницах», но пороховницы эти были уже насквозь дырявые. Поэтому и напомнили ему о рыбной ловле…
А Сидора Павловича годы не брали. Он еще был, так сказать, в боевой форме. Поэтому его и не демобилизовали до сих пор: разумный командир и заботливый хозяин!
Сидор Павлович еще куда-то тащил Поддубного, но тот решительно отказался — некогда. Приближался вечер — морозный и неспокойный. Нужно было ехать на аэродром, еще раз проверить, как там обстоят дела с регламентными работами.
Ровно в двадцать часов по местному времени он был уже в дежурном домике. Минута в минуту прибыл с рапортом инженер-подполковник Жбанов. Вошел усталый, вымазанный маслом, вяло козырнул:
— Регламентные работы выполнены! Все самолеты, за исключением двух, введены в строй. Но вы можете доложить комдиву, что все самолеты готовы, — добавил Жбанов. — На одном гайку потеряли — найдем утром. На втором возникла необходимость заменить двигатель. Завтра в десять утра работы будут завершены.
— Нет, Кондрат Кондратьевич, так не годится, — возразил Поддубный. — Сегодня я солку своему командиру, а завтра меня обманут мои подчиненные. Нет, нет, так не годится. Это было бы чистейшим очковтирательством.
— Я отвечаю за свои слова! Сказал — будет сделано, значит, будет! — настаивал инженер.
— Вот когда сделаем, тогда и доложим: все самолеты в полной боевой готовности. А пока что готовы не все.
— Мы сделали сегодня почти невозможное! — с досадой воскликнул инженер.
— Знаю, Кондрат Кондратьевич! Вы и ваши подчиненные поработали на славу. Благодарю за службу. А неправды говорить не стану и вам не рекомендую. Дело скользкое и никому не нужное. Помните, как сказано у Козьмы Пруткова? «Единожды солгавши, кто тебе поверит?»
— Какая же это неправда? — пожал плечами инженер. — Ведь завтра с утра… Никто и знать не будет… Это просто формализм!
Но, увидя строгий взгляд командира, инженер замолчал.
Глава четвертая
Врач был неумолим.
Только на пятую ночь капитана Телюкова допустили к боевому дежурству.
И как раз этой ночью над аэродромом разгулялась пурга. Растревоженная ледяными ветрами тайга глухо шумела и стонала. Гудели моторы автомобилей и тракторов, что ползали по летному полю, подметая его и срезая свежие наметы снега. Вздымались в небо ослепительные лучи прожекторов — это метеорологи определяли высоту облаков. А они все ниже и ниже опускались к земле… 250… 200… 150… и наконец 100 метров.
Подполковник Поддубный связался по телефону с КП дивизии. Оттуда сообщили: погода испортилась на всем побережье, ни у одного аэродрома нет посадочного минимума.
— Плохи наши дела, товарищи, — обратился Поддубный к летчикам. — Садиться негде. Но не исключена возможность, что именно в такую погоду, идя выше облаков, к нам пожалуют непрошеные гости. Надо, следовательно, быть начеку.
Командиру не оставалось ничего другого, как напомнить подчиненным, где находится зона вынужденного катапультирования.
— На катапульте, так на катапульте, мне не привыкать! — спокойно согласился Телюков.
В душе он даже хотел, чтобы именно в эту ночь ему посчастливилось один на один встретиться с нарушителем. Если уж лезут провокаторы, то пускай лезут в его, Телюкова, дежурство. Он уж даст наглецам прикурить! Так даст, что неповадно будет. Второй раз не захочется рисковать…
Заручившись согласием командира полка на первый вылет по сигналу КП, Телюков пребывал в отличном настроении, шутил с товарищами, сыпал остротами.
— Ты, Вано, — говорил он стажеру академии капитану Махарадзе, — ложись спать. Можешь преспокойно храпеть до утра; после меня тебе все равно нечего будет делать в воздухе.
— Знаешь, слепой сказал — увидим! — ответил Махарадзе, который тоже был не менее опытным и боевым летчиком-истребителем.
— Ложись, князь, ложись! Кстати, почему это тебя князем величают? Ты что, действительно голубой крови?
— Голубой.
— Не болтай!
— Серьезно.
— А как же тебя в партию приняли?
— Так и приняли. И в академию взяли.
— Странно. Осколок именитого рода и вдруг — в партию.
— А вот так, брат, получилось…
Завязался тот досужий разговор, который, пожалуй, можно услышать только в дежурном домике, где летчики-перехватчики днюют и ночуют, иногда месяцами сидя без дела, но не имея права никуда отлучаться. Каждую минуту, каждое мгновение любого из них, а быть может, и всех вместе могут поднять в воздух. Летчикам разрешается спать, но одетыми, держа при себе шлемофон и сумку с кислородной маской; разрешается играть в шахматы, в домино, читать книги, слушать радио. Одним словом, развлекайся, но никуда не отлучайся.