На дальнем кордоне
Шрифт:
Буревой стоял на асфальте, и смотрел на «плато» с охреневшими видом. На остановку, на лежащие опоры ЛЭП, на надпись асфальтом, которую я оставил. Потом на вещи — сумки и пакеты — что лежали на крыше остановки. Посмотрел на упавший сельский трансформатор. Пощупал асфальт, подошел к остановке, пощупал ее. Потом присел на лавку на остановке. Достал котомку, из нее кожаный мешок с водой, гоповарвары с такими же ходили, только у деда меньше размером. Отпил, уставился на меня.
— Кто ты, Сергей? Это твое все? Другие не придут за этим? — он обвел руками «плато», — Или ты мне это отдашь просто так? — в его голосе послышалась легкая горькая усмешка, — Богатство то знатное, одного железа сколько, не у каждого кунга (это кто? Кунг, конунг,
Я снял рюкзак, поставил на землю, сел рядом с дедом. Достал сигареты (последняя осталась, жаль), зажигалку, закурил. Что мне ему сказать? Правду? Поверит ли? И вообще — какой ответ услышать хочет? Он мужик практичный, я это еще вчера понял, немногословный. Вопросы тоже по делу только задает. Какое ему дело до того, кто я? Хотя, он объяснил, боится он, и меня, и тех, кто за этим всем придти может, моих подельников или врагов. Буревой ждал. Я собрался с мыслями, попробую правдоподобно и честно, но так чтобы ему было понятно, рассказать свою историю:
— Я, Буревой, раньше в другом месте жил, в другом мире, под другим Солнцем, в другой стране. Там все такие как я, и вокруг все вот такое — я обвел плато рукой, — Попал в бурю, меня с куском мира моего к вам забросило. Почему да как, я не знаю. Потому и сказать не могу, где город мой, да родичи, не знаю просто.
Буревой задумался. Почесал бороду, потом почесал голову. Не сказать, что я его сильно удивил «другим миром», к этому он спокойно отнесся.
— А в твоем мире, ты кем был? Это твое все?
— Мое да друзей моих, они тут точно не появятся, не переживай. А врагов у меня и не было. Мы в поход собирались, они отошли в магазин… в лавку, а меня к вам какая-то сила отправила, — про тахионы и Ковальцова я тактично умолчал, и так дед на взводе, — В моем мире был я инженером, штуки разные мастерил, чтобы работать людям легче было. Инженером меня звали, — повторил я, — в моем мире таких как я много было.
— А «энжинер» это кто? Кому служит? Кем правит?
Я опять задумался. Он спрашивает, я отвечаю, но как будто не слышим друг друга. Кем правит, кому служит… Не о профессии он спрашивает! Статус! Его мой статус волнует! Ну как там в Испании в средневековье было, идальго, дворянин, даже с голой задницей. Так и Буревой, интересуется моим положением в обществе. Родословной там, отношением к собственности, статус ему нужен. Блин, он, наверно из-за этого так вчера себя и вел. И все остальные. Тут, может, князю какому не поклонишься или слово дерзкое скажешь — короче на голову станешь. Или с рабом каким яшкаешься — так и тебя в рабское сословие введут. Только вот какой статус у меня по местным понятиям? Вольный ремесленник? Как у них тут это называется? Волхв-механик?
— Да и род твой велик ли был в твоем мире? — продолжил между тем Буревой, поглядывая на меня.
Велик? Да вроде как все, дворянских корней не имею, пролетариат, так сказать. Или велик — в другом смысле? Велик размером? Они тут всей семьей вместе живут — может, у них род, родственники большее значение чем у нас имеет, гораздо большее? Вон как невестки у Буревоя по струнке ходят, не перечат, чуть что сказал — все сразу побежали делать. И никто права не качает. Качает права… Хм, а может в этом вся проблема? Буревой не знает как ко мне относится из-за статуса и полного непонимания моего положения в относительно его рода и его деревни? Чужаков вроде нигде не любят, ксенофобия — она у всех есть. Это в наше время ее чуть подрихтовали культурой да гуманизмом, а тут как? Чужаков может вообще прикапывать у березы принято, от греха подальше. Как тот медведь — непонятное опасно, он или бежит, или атакует. Я один, бежать Буревою с семейством смысла нет, проще прикопать. Но я вроде только помогаю пока — это мне в плюс,
И перестать быть чужаком. Русским представился — подозрительно смотрели, нет, наверно, тут еще русских. Славянином назвался — они нормально реагируют. Значит, сделаем градации чужаков: семья — род — племя. В племя я вписался — но это считай по краю прошел. Как в семью вписаться? Вдову из деревни в жены взять, их там все равно три? Так тогда вроде как основание своего рода получится. Близкого, но все равно не до конца родного Буревою. Да и вдова не факт что согласится, я по их меркам совершенно мутный тип. Проблема.
Полез опять за сигаретами. Черт! Забыл, последнюю только что выкурил. Блин, жалко пацаны не успели с пивом и сигаретами прийти. Эгоистично, конечно, но все равно жаль. Они мне как братья стали, тут толпой проще выжить было бы. Братья… Братья… А это действительно мысль!
Я вскочил с лавочки, Буревой тоже засуетился, переживает:
— Буревой! Слушай меня сюда… просто слушай. Кем я был в том мире, и какой у меня род был уже не важно, нет мне пути назад, это я точно знаю. В вашем мире я один, как… перст, во! Нет никого ни за мной, ни рядом со мной. Твой род сейчас тоже ослаб, эти, приплывшие, сыновей тебе побили, с бабами да детьми ты один остался, на тебе все. Извини, если вещи обидные говорю, но ведь это правда. А если они еще раз придут? А если урожай плохой будет? Сам говорил, на Масленицу… Морену когда жгли только рыбу на… требы (вспомнил таки слово нужное!) положили. Я один в лесу не проживу — ты видел, я даже ходить по нему как ты не могу, охотиться тоже не умею. Ты один, Кукша пока не в счет, мал еще. На себе ты, Буревой, все не вытянешь, если беда какая придет. Нам с тобой обоим такими темпами… если так и дальше пойдет не сладко придется. Как думаешь?
Буревой медленно кивнул, хотя на мои слова реагировал нервно. Вон, молнии — не молнии, так, искорки глазами мечет, палку свою сжал что есть сил, аж вспотел. Я ведь прав, он это знает. Эту зиму они пережили, следующую — далеко не факт. Я продолжил:
— Но посмотри по другому на это. Ты, когда Морену жег, помощи в новом урожае просил?
— Было дело…
— Ну так может я и есть помощь? Ты у кого помощи просил? — напирал я.
— Дажбогу требы клал…
— Хм, Дажбогу, богу значит. А волю свою он, Дажбог твой, как проявляет обычно? — я продолжил давить на деда.
— Да по-разному бывает, иногда никак, значит, сами справимся, чай не дети. Иногда погоду дает, иногда дождь на засуху. Оно ведь и от требы зависит, и от того, кто кладет, да и когда… — дед ушел от моего напора в оборону, начал оправдываться.
— А меня тебе в помощь послать он мог? Так волю свою проявить? — я приосанился, сделал шаг назад, чтоб дед меня рассмотрел — Ты помощи просил, тут я появился. Кукшу вашего от мурманов этих спас, сами благодарили. Так может услышал он твои молитвы… нет просьбы? Я один, со мной никого, тебе же помощь нужна, чтоб род твой выжил. Я тут ничего не знаю, но сильный, здоровый, да и с мозгами… с умом у меня порядок вроде. Ты все тут знаешь, жизнь видел, но стар уже и ответственность… забота большая на тебя свалилась. Все правильно?
— Правда твоя, стар я. А народу почитай на мне дюжина, да еще два. И волю богов только сами они знают, да предки наши. И ты в лесу чужой — сразу видно… И помощь твоя вовремя пришла, без Кукши мы бы загнулись, он хоть и молод — но охотник знатный. — дед соглашался, вышел из обороны, распрямился.
— Во-о-от, а теперь смотри, твой опыт… знания, да я, да Кукша, неужто род твой не подымем? Сгинуть не дадим?
— Но ты-то точно не нашего роду. Говоришь по-нашему, да слов много чужих, волос у тебя темный, да лицо вроде словенское. Росту ты великого — да и такие у нас были, и у варгов, и у мурманов…