На дальних берегах
Шрифт:
— Он и больше знает. Если даже эти села изолированы от нас, то нам еще можно кое-что перебросить из Терново, Поэтому он и постарался, чтобы туда отправили итальянский фашистский взвод.
— Тоже понятно. Поскольку не удалось свалить нас ударом в спину, пытаются взять измором. Не мытьем, так катаньем, как говорят в моей стране.
Ферреро продолжал гладить шею коровы.
— Я выделил запас для больных и раненых и сообщил, что для всех нас еды хватит на два дня, — мрачно выговорил он. — Сократим рацион втрое. Хватит на шесть дней. На седьмой день можно съесть коровенку, а курить высушенный мох. Восьмой день и дальше — только курить мох.
— Перспектива не из радужных!
— Может, еще двух мулов съесть? — не то в шутку, не то всерьез сказал Ферреро. — Ох, попался бы мне этот Карранти в руки!
— Выше голову, командир, может случиться, что и попадется! — подбодрил его полковник.
К Ферреро подскочил с фонарем Анри Дюэз, хотел что-то сказать, но приступ хриплого кашля не дал ему произнести ни слова. Кашляя, он показал рукой на тропу и направил туда луч фонаря.
К валуну длинной цепочкой направлялись вышедшие из тумана девушки — все, как на подбор, рослые и стройные, в темных и светлых одеждах, с корзинами и свертками в руках, с кувшинами на плечах. Крестьянки несли продукты для партизан.
Первая из девушек, с родимым пятном возле губ, сняла с головы корзину.
— Откуда вы? — спросил Ферреро.
— Из Граника, — ответила девушка. — Уж мы кружили, кружили, пока вышли к вам… Далеко же вы теперь забрались!
Граник было маленькое бедное селение, затерявшееся высоко в горах.
Девушка смущенно добавила:
— Вы уж не взыщите, собирали, что у кого есть.
— Что ж, говорят, чем богаты, тем и рады, — приветливо отозвался полковник.
У Ферреро резче обозначились морщины на лбу.
Он знал, что селянам в Гранике приходится круто — прирезан весь скот, укрытый от фашистских интендантов, и крестьяне перебиваются с хлеба на воду, чтобы хоть как-нибудь дотянуть до лета.
Ферреро взглянул в корзину: в ней были кукурузные початки. Подозвал к себе другую девушку, с кувшином.
— Эту корзину с кукурузой да еще кувшин с вином мы возьмем для раненых. А остальное вам придется унести обратно.
— Как обратно? Почему? — зашумели девушки.
— У нас много продуктов, — мягко сказал Ферреро, — очень много…
— А мы кружили, кружили, — растерянно пролепетала девушка с родинкой.
— Ну, ничего… Хорошо еще, что не угодили в фашистские лапы! Немцы вокруг кишмя кишат! — Ферреро улыбнулся доброй улыбкой. — А молодцы все-таки!.. Большое всем спасибо.
— Как же нам теперь нести все это назад? — в голосе девушки слышалось недоумение.
— А вот попьете чайку, отдохнете: кто-нибудь из наших пойдет с вами, выведет вас к безопасным местам, — сказал Ферреро. — Вообще не советовал бы вам выходить из селения: вражьих заслонов только больше будет!
И Ферреро, давая понять, что разговор окончен, поклонился девушкам и ушел вместе с полковником.
— Правильно я сделал, полковник? — спросил он Сергея Николаевича, когда они были уже у лагерных палаток.
— Правильно, командир! — твердо сказал полковник.
Ферреро увидел Димо Крайнева: ему развязали руки, он сидел на пне и уминал ложкой содержимое алюминиевого котелка.
— А этого прохвоста я больше кормить не буду. Хватит! — неожиданно вскипел Ферреро.
— До суда надо кормить, — строго сказал полковник.
— А я и хотел сказать, что нужно скорей его судить! — уточнил Ферреро.
— Будем судить, — кивнул Сергей Николаевич.
Мехти и Вася шли по лесной тропе.
День был ясный; поднявшийся с утра туман рассеялся. Можно было даже невооруженным глазом различить каждое деревце на далеких горных склонах…
Чем ниже спускалась дорога, тем гуще становился лес. Между лиственными деревьями высились кипарисы; рощи благородного лавра и дикой вишни чередовались с огромными ореховыми деревьями; словно гигантские птицы, раскинули они большие неуклюжие ветви, под которые, как под крылья, жались маленькие зеленые маслиновые деревья. Скоро все здесь оживет, покроется зеленью, зацветет…
Вася бережно поддерживал товарища, помогал ему двигаться вперед. Мехти не отказывался от помощи; он понимал, что встал на ноги слишком рано, и врач был прав, когда настойчиво требовал от него: лежать, лежать и лежать!
Тем не менее Мехти поднялся и, в доказательство того, что он окончательно выздоровел, попытался даже прогуливаться по лесу, вокруг поляны. Надо сказать, что не из упрямого желания поскорее покончить с тоскливым «постельным режимом» и не из озорной бравады (посмотрите, мол, я каков!) Мехти торопился стать в общий строй. После недавних событий он особенно глубоко осознал значение дисциплины. Другие, более серьезные соображения руководили Мехти, когда он задумал распрощаться с повозкой: в бригаде было голодно (в день несколько ложек мучной похлебки и неограниченное количество кипятка на душу); а так как Мехти находился на положении больного, ему выписывалась и, хотел он этого или не хотел, подавалась обильная еда из остатков неприкосновенного запаса продуктов. С этим Мехти мириться не мог и сегодня утром покинул повозку.
— А ведь уже настоящая весна, Мехти, — весь порозовев от возбуждения, воскликнул Вася.
У Мехти жадно шевельнулись ноздри:
— Да, весной пахнет.
— Ну и погода здесь! — засмеялся Вася. — Зима в разгаре, и вдруг — бац! — наступает весна!
— Ну, до весны еще далеко, — протянул Мехти. — Это, знаешь, партизанский рейд, неожиданный налет, наскок весны. А потом снова власть перейдет в руки зимы. Весна с ней напрасно пока тягается!
— Ну да, напрасно! — усомнился Вася. — Еще два-три таких наскока — и зимы как не было!
— Тоже верно, — усмехнулся Мехти.
А вокруг и вправду бушевала весна: щедро омытые недавними дождями сосны весело задрали вверх свои темно-зеленые головы. Пробившись сквозь густые ветви, на ржавых, мохнатых стволах прыгали желтые пятнышки — солнечные зайчики. Снег совсем стаял, и на темной мокрой земле изумрудными островками зазеленела молоденькая трава. Тропу пересекал прозрачный и быстрый, неумолчно журчащий ручей. Лес был полон терпкими запахами — свежими и какими-то тревожными…
Мехти и Вася свернули в сторону и вышли на узкую просеку, образовавшуюся после того, как партизаны вырубили здесь для лагерных нужд деревья.