На дальних берегах
Шрифт:
— Меня интересует еще один вопрос, — закуривая и предлагая сигарету Карранти, заговорил Шульц, — каким образом Мазелли встретился с Михайло?
— Мазелли?..
— Да, Мазелли… Меня смущает все это потому, что Мазелли… гм… наш агент.
— А что на этот вопрос ответил вам арестованный? — ничем не выдав своего удивления, спросил Карранти.
— Ответил странно… Будто бы партизаны получали от Мазелли необходимые сведения…
— Что ж в этом странного?
— Странно то, что покойный Мазелли работал на партизан…
— А вы уверены, что он на них не работал?
— Абсолютно уверен.
— Основания?..
— Он лично выдавал нам агентов партизан.
— Об этом знали партизаны?
— О том, что их агенты схвачены гестапо?
— Нет, о том, что их агентов выдает в Триесте Мазелли?
— Не знаю.
— Так вот: если бы партизаны знали, что Мазелли выдает их агентов, то его давно не было бы в живых… Постойте-ка… Мы, кажется, напали на верный след… Ну конечно! Партизаны могли узнать, что Мазелли ведет двойную игру, и решили покончить с ним. Вы же знаете, как они поступают с изменниками.
— Да вы что, серьезно думаете, что Мазелли действовал заодно с партизанами под самым моим носом?
— А почему бы и нет?.. Старик, видимо, работал чисто… — Недоверие, однако, не исчезло с лица Шульца и тогда, когда Карранти, подойдя к нему, тихо сказал:
— Мне приходится открыть вам один секрет… Мазелли вел тайную игру!..
— Какую еще? — выкрикнул Шульц. Он чувствовал себя совершенно сбитым с толку.
— Вы, конечно, не могли знать, что Мазелли является резидентом американской разведки в Триесте.
— Этого не может быть!
— Может. А иначе как бы я очутился у него?.. Вы над этим не подумали?..
— Черт возьми! Подождите-ка: а он знал, что партизаны ищут вас?
— Наверное, знал.
— Но почему же, в таком случае, он не сообщил партизанам, что вы находитесь у него?
— Не знаю… Видимо, по той простой причине, что он лично отвечал за мою жизнь. Ведь он работал и на нас…
— А вы догадывались, что он связан с партизанами?..
— Кое-какие догадки, конечно, были. Но старик умел заметать следы.
Шульц задумался. Доводы у Карранти были веские. Да и не станет же он обманывать их! Разве не он выдал им Марту Кобыль, Николича и многих других агентов партизан?
Это опытный разведчик, на него можно положиться. Надо будет, кстати, допытаться у Михайло, почему он убил Мазелли? Пока он отвечал на этот вопрос путано.
— М-да… — Шульц пожал плечами, — вое подозрительно совпадает!
— А почему это вас так расстраивает?
— Почему?.. Видите ли, мне в этом городе многих приходилось допрашивать. Но даже под пытками они не выдавали своих сообщников. Они подыхали молча. И самым бесстрашным считался у них Михайло. И вдруг он взял да и раскрыл нам все свои карты.
— Когда я был в бригаде, — неторопливо заговорил Карранти, спокойно похлопывая ладонью по ручке кресла, — то слышал там одну очень удачную русскую пословицу: «У страха глаза велики». И сейчас, слушая как вы восхваляете Михайло, я вспомнил об этой пословице… Почему вы его так боитесь? И даже возводите в ранг легендарных героев. Ведь он, в сущности, только и делал, что пробирался в здания, занятые немцами, оставлял там взрывчатку и безнаказанно удирал. Удача сопутствовала ему не только потому, что он смелый и неуловимый, а и потому, что вы плохо работаете. Вы преувеличиваете его храбрость и силу. Такие-то обычно и раскисают при первом провале. Не он сам напугал вас, а грохот взрывов в Триесте. Вы говорите, что русские фанатики? Да. Но не все же? И почему бы Михайло не признать дальнейшую борьбу безнадежной… От русской армии они изолированы. А в партизанском соединении у них немало врагов. Им приходится бороться на два фронта. А это изматывает.
— Но ведь он же знает, что его повесят.
— А ему теперь все равно. В общем поступайте с ним, как вам будет угодно. Я больше уговаривать вас не стану.
Шульц поднялся с места. Что ж, Карранти по-своему прав. Не слишком ли они и впрямь раздули всю эту историю с Михайло?.. Ведь это же верно, что до сих пор гестапо работало из рук вон плохо.
Сейчас же Шульцу представилась возможность доказать, что гестаповцы не сидят сложа руки. В конце концов кем бы ни был пойманный ими Михайло, Шульц, повесив его, ничего не теряет. Наоборот, казнью этой он сломит дух городской черни. Пора, наконец, развеять миф о неуловимом партизане!
На всякий случай Шульц, уходя, спросил:
— А что, если нам завербовать Михайло?
— Зачем?.. Все, что могли, вы из него уже вытянули. А посылать его обратно к партизанам небезопасно. Они поймут.
Казнь Михайло была назначена на следующий день, в двенадцать часов, на площади виа Гранде.
Еще с утра нацисты принялись сгонять на площадь всех жителей города. Вскоре вся площадь оказалась запруженной. Крыши домов были усеяны мальчишками, одетыми в живописные лохмотья.
Виселица, установленная на высокой площади, чтобы все видели, как произойдет казнь, была оцеплена двумя рядами эсэсовцев: они стояли лицом к толпе, держа наготове автоматы.
В этот день в городе были удвоены патрули. Триест, по выражению Шульца, «заперли на замок», чтобы партизанам не удалось помешать казни.
Без пяти двенадцать на площадь с грохотом въехало несколько машин, из которых высыпали вооруженные солдаты; расталкивая людей прикладами автоматов, они проложили в толпе длинный, узкий коридор, по которому прошли сначала гестаповцы, затем Шульц в сопровождении адъютанта и, наконец, арестованный. Он шел медленно, гордо вскинув голову. При виде его толпа подалась было вперед, но, наткнувшись на эсэсовский заслон, снова отхлынула, гудя взволнованно…
«Скорее бы кончалась эта комедия», — брезгливо подумал Зденек, оглядываясь на людей, прислушиваясь к их сочувственным голосам… Вдруг небо над площадью забелело листовками: они кружились в воздухе, плавно опускались на толпу. Один из гестаповцев, шедший рядом с Михайло, схватил листовку, развернул ее. Зденек с любопытством заглянул краем глаза в листовку. «Не робей, Михайло!» — прочел он.
Несколько листовок передали Шульцу. Он пробежал надписи, придуманные ребятами: «Мы тебя не забудем, Михайло!». «Да здравствует Михайло!», «Мы будем такими, как ты!»