На день погребения моего
Шрифт:
Он посмотрел вверх. Он почему-то упал, лицом в брусчатку, боролся за каждый вздох, и американец был там, протягивал ему руку, чтобы помочь встать на ноги.
— Что стряслось, старина, подстрелил себя? Каверзная конструкция...
— Забери это. Забери эту чертову штуку. Я не могу это выдержать...этот ужасный свет... Voetsak, voetsak, убирайся!
Он побежал, спотыкаясь, вдоль канала, через мост, в лабиринт аккуратных стен мертвого города. Кит услышал еще несколько выстрелов с той стороны, когда колокола наконец замолкли и дым кордита рассеялся, а зеваки вернулись поодиночке в лоно сна, лунный свет стал уклончивым и металлическим, Кит остался один на один с загадочным предметом, возвращенным в свою кобуру. Он беззаботно повесил его лямку на плечо, собираясь посмотреть позже.
Кит не видел причин для всей этой суматохи. Но Умеки вскоре проводила целые часы с этим устройством, ее лоб напрягался и расслаблялся, словно она впадала в печаль и избавлялась от нее, словно смотрела в окуляр, как разворачивается затянувшееся, возможно, никогда не заканчивающееся драматическое представление из ее страны. Когда бы она не оторвала на мгновение взор от устройства, ее глаза были расфокусированы, воспалены, словно под действием двух систем законов. Когда Кит спросил у нее, что она рассматривает, она отвечала сначала низким голосом курильщицы, трогательно долго, он догадался, что так принято у японцев.
Наконец:
— Правильно. Сначала зеркала, видишь, здесь, частичное серебрение, не на стекле, а на кальците, а этот образец — он чистейший! Любой входящий луч света сразу распадается на пару лучей, один — «Обыкновенный», второй — «Необыкновенный». Попадая на одну из этих частично серебренных поверхностей, каждый луч частично отражается и частично транспортируется, так что существует четыре возможности: оба луча отражаются, оба транспортируются, один из каждой пары, и наоборот. Роковое число четыре, для японского сознания в буквальном смысле роковое. Иероглиф, обозначающий смерть. Наверное, поэтому я пристрастилась к Кватернионам. Скажем так, каждое из четырех состояний ассоциируется с одним из четырех «измерений» пространства-времени Минковского, или, в более обыденном смысле, с четырьмя точками возврата на поверхности, обратной по отношению к волне, которую Кватернионисты называют индекс-поверхностью. Вероятно, мы должны полностью игнорировать оптику, так, словно лучи больше не проходят через двойное преломление, а вдвойне излучаются, из какого бы объекта мы ни смотрели сквозь...словно бы в со-сознании существовал какой-то двойник Необыкновенного Луча и мы смотрели бы глазами в эту неисследованную область.
— А это — всего лишь окуляр.
Она отодвинула съемную панель, засунула туда руку, осуществила несколько быстрых элегантных перемещений и вращений и достала кристалл размером с человеческое глазное яблоко. Кит взял его и внимательно рассмотрел каждую грань.
— Все эти грани равносторонние.
— Да. Это настоящий икосаэдр.
— Правильное геометрическое тело, не 12 + 8, как у пиритов, а...Это невозможно. Не существует такого...
— Не невозможно! До сих пор просто не было известно науке! А сфера, изображенная с помощью двенадцати вершин...
— Постой. Не говори. Не обычная сфера. Да? — предмет мерцал, словно подмигивая ему. — Что-то вроде...сферы Римана.
Она широко улыбнулась:
— Сфера x + iy, мы в ней! Хотим мы того или нет.
— Мнимый икосаэдр. Прекрасно.
Он пытался вспомнить всё, что мог, из магистерской работы Феликса Кляйна «Vorlesungen "uber das Ikosaeder» («Лекции о икосаэдре»), которую заставляли читать в Геттингене, но не очень успешно.
— Мнимый, — она рассмеялась, — не лучшее определение!
Она взяла кристалл, как показалось Киту, с определенным благоговением, и вернула в устройство.
— А это для чего?
Тонкая эбонитовая ручка торчала из окаймленной медью прорези в форме сложного изгиба. Когда Кит потянулся к ручке, Умеки шлепнула его по руке.
— Не трогай! Омический Трансформатор Смещения регулирует количество света, который нужно пропустить на амальгаму зеркала! Особый вид преломления! Калиброван по воображаемому индексу! Опасно! Крайне важно!
— Это устройство не больше автоматического пистолета, — сказал Кит. — Насколько мощным оно может быть?
— Могу предположить, но скорость движения Земли по орбите, только подумай! Восемнадцать миль в секунду! — возьми площадь, умножь на массу планеты...
— Достаточно там кинетической энергии.
— Недавняя статья Лоренца в «Вестнике» Амстердамской академии, Фицджеральд и другие пришли к выводу, что твердое тело, проходящее сквозь Эфир на очень высокой скорости, может стать немного короче по оси движения. А лорд Рэйли в поисках косвенных эффектов задает вопрос, не может ли такое движение стать причиной двойного преломления кристаллического тела. До сих пор эти эксперименты демонстрировали отрицательный результат. Но таков принцип: если мы перевернем его, и начнем с кристалла, в котором двойное преломление вызвано системой осей, больше не являющихся равностепенными, фактически единицы самого пространства будут преобразованы из-за движения Земли, тогда уже в таком кристалле таится имплицитная воплощенная высокая скорость планеты, эта безграничная энергия, которую кто-то теперь смог удвоить...
— На самом деле мне не нравится об этом слушать, — сказал Кит, притворившись, что затыкает уши.
Во сне однажды ранним утром она стояла перед ним и держала в руках объект. Она была обнажена и плакала: «Не должна ли я была забрать это ужасное устройство и сбежать к другим берегам?». В ее голосе не было той бодрящей остроты холодного сарказма, он был беззащитен, манил его своей печалью. Этот сон был про Умеки, но, кроме того, это был один из тех математических снов, широко известных в фольклоре. Он видел: если бы Q-волны были каким-то образом долготными, если бы они каким-то образом перемещались сквозь Эфир, как звук перемещается по воздуху, если продолжить аналогию со звуком, где-то в атмосфере должна быть музыка, которую он тут же непременно услышал или принял. Переданное сообщение, кажется, гласило: «В глубинах уравнений, описывающих характеристики света, уравнений поля, Векторных и Кватернионных уравнений лежит набор инструкций, путеводитель, карта скрытого пространства. Двойное преломление возникает снова и снова как ключевой фактор, позволяющий обозреть Тварный мир, находящийся сбоку, рядом с этим, так близко, что он захлестывает наш мир там, где перепонка между мирами, во многих местах, стала слишком ненадежной, слишком проницаемой с точки зрения безопасности... В зеркале, в выражении скаляра, в дневном свете, в очевидном и принимаемом как должное всегда лежит, словно ждет, темный путеводитель, путеводная нить совращенного пилигрима, безымянная Остановка перед первой, в афотической нерукотворности, где еще не существует спасения.
Он проснулся, впервые за долгое время зная, что должен делать. Словно рассосался гнойный свищ. Всё было понятно. Это устройство оказалось в высшей степени опасным, оно могло навредить тому, кто его использовал, так же, как мишени. Если военная разведка Бельгии перепутала его с «Кватернионным оружием», мифическим или нет, интерес других сил может оказаться действительно значительным. Это принесет больше бед огромному количеству невинных душ мира, чем пользы любому правительству. С другой стороны, если бы оно попало к кому-то, кто его поймет и оценит...
Умеки медленно повернулась, комкая простыни, мурлыча мелодию собственного сочинения и покусывая его сосок.
— И тебе коничива, мой маленький цветочек сливы.
— Мне приснилось, что ты улетел на дирижабле.
— Я не собираюсь уезжать никогда. Если...
— Ты уедешь. И мне придется жить без тебя.
Но в ее голосе не было печали, он согнулся под весом сна.
Потом они лежали и курили, собираясь в последний раз покинуть комнату.
— Появилась новая опера Пуччини, — сказала она. — Американец предает японку. Баттерфляй. Он должен бы умереть от стыда, но нет, умирает Баттерфляй. Какой вывод мы можем сделать? Что японки умирают от стыда и бесчестья, а американцы — нет? Возможно, они не могут умереть от стыда, потому что у них нет культурного багажа? Это как будто твоя страна обречена просто по инерции двигаться вперед, независимо от того, кто на ее пути или под ногами?