На день погребения моего
Шрифт:
— Это тебе не известно.
— У нас пикировка?
Он протянул руку, чтобы убрать волосы с ее лица.
— Я боялся. Думал, что в один прекрасный день ты просто уйдешь, чтобы искать ее самостоятельно, а я снова останусь со своей повседневной рутиной, без тебя. Я был в таком отчаянии, что задумался бы о замках и цепях, если бы ты не изучила все способы побега.
— Я никогда не собиралась от тебя сбегать, Лука, я любила не Мерля, а тебя.
Они сидели на кровати бок о бок, чувствуя себя на тридцать лет старше, чем были на самом деле. Из комнаты просачивался свет.
— Я вернулся в квартиру в тот день, — сказал Лука, — и увидел ее, не знаю, я подумал, что она прилетела со звезды.
— Такое же у меня было чувство, когда она родилась.
Он никогда не носил с собой носовые платки, но знал, как достать из ниоткуда шелковый шарф любого желаемого цвета. Этот был фиолетовый. Протянул ей эффектным жестом:
— Воспользуйся этим, когда закончишь.
Она промокнула глаза, когда возвращала шарф, его цвет поменялся на темно-зеленый.
— Черт. Ты ведь хочешь, чтобы она ушла, не больше, чем я.
— Но мы ничего не можем возразить. Это часть сделки.
— Разве мы можем просто оставить ее в Венеции? Откуда мы будем знать, что на этот раз она в безопасности?
— Послушай, если бы она была беспомощна или слабоумна, это одно дело, но это дитя пережило войны китайских тонгов без единой царапины. Она играла в театрах Бауэри. Мы оба видели ее в деле, если она справлялась в Нью-Йорке до встречи с нами, Венеция ей на один зуб. Наверное, пара франков в «Банка Венета» на ее имя не помешают, скажем так, на всякий пожарный. И здесь есть люди, которых я попрошу незаметно присматривать за ней.
Вот как Далли осталась одна в Венеции. В один прекрасный день «вапоретто» отчалил со станции Сан-Марко, и так много Зомбини прислонились к перилам с криками «прощай», что лодка накренилась. Потом Далли почему-то вспоминала Бриа, хрупкую, непоколебимую, размахивавшую шляпой в вытянутой руке, всклокоченные волосы развевались, она кричала: «Шоу продолжается, рагацца. In bocc' al lupo, удачи!».
Она зарабатывала на жизнь еще до того, как об этом узнала, используя ловкость и сноровку, и сопутствовавшее им красноречие: она начала учиться у Мерля, прежде чем начала учиться ходить, она училась у картежников и шулеров, промышлявших в разных городах, с тех пор как ее руки стали достаточно большими, чтобы прятать карты для игры в бридж, а потом она училась у Луки Зомбини — ее умения дополнили жонглирование и фокусы. Удобнее всего ей было выступать на маленьких площадях campielli, в церквях которых была только второстепенная живопись и масштаб которых идеально подходил для скоплений детей и туристов по пути к более знаменитым городским достопримечательностям. Очень быстро она возненавидела туристов и то, что, как она видела, они делали с Венецией, превращая настоящий город в пустую и часто совершенно неудачную пародию на него, все столетия этого беспорядочного бурления истории были сведены к нескольким простым идеям, а сезонные наплывы людей могли Венецию просто затопить.
Лето продолжалось, она устроилась на новом месте. Наблюдала за венецианскими барышнями, беззаботно гуляющими по Рива: такие чистые, накрахмаленные, озаренные солнечным светом и жизнерадостные, в матросских блузах и юбках для лодочных прогулок, глаза сияют из-под полей соломенных шляпок, притворяются, что игнорируют любострастные взгляды морских офицеров, экскурсоводов и официантов, и спрашивала себя, появится ли у нее когда-нибудь шанс стать одной из них. Она уже была коричневой от солнца, тощей и проворной, волосы острижены в копну локонов, достаточно коротких для того, чтобы поместиться под красную вязаную рыбацкую шапочку, также служившую ей ночью единственной подушкой — в те дни она одевалась, как мальчик, и избегала любого внимания мужчин, кроме того, которое направлено на парней, но этим гастролерам, обычно заезжавшим на несколько ночей, быстро объясняли положение дел.
Старожилы Венеции такого не помнили. Кампаниле развалилась несколько лет назад, и ее еще не отреставрировали. Рассказывали о битве в небесах, некоторые описывали ее как битву ангелов. Уличные оборванцы и lucciole говорили, что видели в толпе туристов, ничем не примечательных, молодых людей в форме в форме, которую нельзя было приписать ни одному государству, они ходили по старинным водным лабиринтам, как призраки былых времен или, как предполагали некоторые, времен еще до нас не дошедших.
— Ты видела старые фрески. В этом городе всегда видели ангелов. Битва ангелов не закончилась после низвержения Люцифера в Ад. Она продолжается, она всё еще продолжается.
Это говорил ей англичанин, похожий на художника, возможно, даже настоящий художник, по имени Хантер Пенхоллоу, который повадился являться каждое утро на ее фондамента с мольбертом и полным набором тюбиков красок и кистей, пока позволял солнечный свет, он делал перерыв только на наложение теней ombreta и кофе, работал над «запечатлением» Венеции, как он это сформулировал.
— В вашем распоряжении много миль улиц и каналов, мистер, — попыталась увещевать его она, — десятки тысяч людей, каждый новый интереснее предыдущего, зачем ограничиваться этим уголком города?
— Здесь хороший свет.
— Но...
— Всё в порядке, — несколько минут работы карандашом. — Не имеет значения. Представьте, что внутри этого лабиринта вы видите еще один, но меньшего масштаба, забронированный, скажем так, только для котов, собак и мышей, а внутри того лабиринта — лабиринт для муравьев и мух, потом — микробы и абсолютно невидимый мир, всё меньше и меньше масштаб, если придерживаться принципа лабиринта, подумайте, зачем останавливаться на каком-то определенном масштабе? Он повторяет сам себя. Точка, в которой мы сейчас находимся, являет собой микрокосмос всей Венеции.
Он говорил спокойно, словно она могла понять, что всё это значит, на самом деле, поскольку Мерль часто разговаривал с ней так, она не была совсем уж сбита с толку, даже смогла сдержаться и не закатывать глаза.
Глубоко затянувшись окурком сигареты, она выразительным щелчком сбросила его в рио:
— Венецианцев это тоже касается?
Конечно же ее окинули беглым оценивающим взглядом:
— Сними шапочку, дай взглянуть.
Когда она встряхнула кудряшки:
— Ты девушка.
— Скорее — молодая женщина, но не буду спорить.
— Но ходишь — удивительно — как грубый маленький ребенок из подворотни.
— Упрощает жизнь, в известной мере.
— Ты должна мне позировать.
— В Англии, сеньор, я слышала, модель может заработать шиллинг в час.
Он пожал плечами:
— Я не могу платить так много.
— Тогда половину.
— Это двенадцать сольди. Я буду счастлив, если мне заплатят франк за одну картину.
Несмотря на то, что у Хантера было молодое, почти юное лицо, она заметила, что его волосы седые, почти белые, соломенная шляпа элегантно сужена, оригинальная форма а-ля Сантос-Дюмон изменена, благодаря чему можно было предположить, что он ранее жил в Париже. Интересно, сколько этот тип находится в Венеции? Она притворилась, что искоса рассматривает его полотна с профессиональной точки зрения: