На день погребения моего
Шрифт:
— Я буду сопровождать ее примерно неделю, это всё. Потом, как мне сказали, вступят в игру другие силы.
— О, судьба, das Schicksal. От хлорала к кофе, — раздумывал Гюнтер. — Диаметральное путешествие от одного конца человеческого сознания к противоположному.
— Судьба пытается что-то тебе сказать, — предположил Кит.
— Судьба не разговаривает. Она носит маузер и время от времени указывает нам правильный путь.
Они шли дальше в горе и сомнениях, чувствуя расцвет дня сквозь массивную каменную оболочку. В городе их ждал очередной вечер в своей насильственной предпоследности, и пока еще никто не мог предположить, что покинет эти коридоры лишь напоминанием о тех людях, которыми они, как им казалось, когда-то были... которым каждый из них решил предоставить возможность достичь того страшного экстаза, который, как известно, возникает благодаря непосредственному изучению красоты. Не уедут ли они вскоре не только от программ математических исследований, но, действительно, и от надежды однажды попасть в эти безрассудные объятия?
— Дети, — источник голоса невозможно было определить, он был повсюду, заполняя коридоры. — Сейчас Музей закрывается. При следующем вашем посещении он может оказаться не совсем там, где находится сегодня.
— Почему? — не смогла удержаться и не спросить Яшмин, хотя знала ответ.
— Потому что фундамент здания — не куб, а его четырехмерный аналог — тессеракт. Некоторые из этих коридоров ведут в другие времена, во времена, которые вы можете очень сильно захотеть исправить и запутаетесь в перплексии этой попытки.
— Откуда вы знаете? — спросил Гюнтер. — Кто вы?
— Вы знаете, кто я.
Фрэнк поклялся: как только ему нужно будет уехать из Мексики, он уедет, его неоконченное дело в Северной Америке имеет на него преимущественные права. Мексиканская политика была не его делом, даже если бы он мог держать в уме расстановку сил и виды военной техники, что ему удавалось редко.
Так что вот он снова был здесь, ел старый добрый кальдо тлальпеньо. Он работал в Тампико, неподалеку начиналась зона, ведущая к фронтиру США, на котором свободно действовали контрабандисты.
Он снова встретился с Эвболлом Остом, интересы которого переключились с сельского Анархизма на поставки оружия, и вскоре они с Фрэнком перевозили скромные партии боевой техники, в основном — за наличный расчет.
Однажды ночью, когда они ужинали в «Кадье Ривера» возле рынка, у них завязался разговор с немецким путешественником, владельцем кофейной плантации в штате Чьяпас и обладателем шрама от дуэли в форме тильды на правой щеке. В Мексике его знали под именем «Отильдованный», что также описывало человека с безупречным индивидуальным стилем одежды — дар, которым также был наделен Гюнтер фон Кассель. Когда они обменялись визитками, и он увидел фамилию Фрэнка, его брови поползли вверх.
— Я знал Кита Траверса в Геттингене.
— Точно, мой младший братишка.
— Однажды мы едва не подрались на дуэли.
— Это Кит наградил вас этим? — кивая на щеку Гюнтера.
— Не зашло так далеко. Мы уладили дело миром. Ваш брат меня действительно очень напугал.
— Можете быть уверены — это Кит.
Гюнтер рассказал, как Скарсдейл Вайб со своими помощниками вынудил Кита покинуть Геттинген.
— Ну, возможно, это благо, — Фрэнк был слишком уныл, чтобы его словам можно было поверить. — Чертовы людишки.
— Он — смекалистый юноша. Добьется своего, — у Гюнтера была с собой патентованная фляга «Термос» с горячим кофе. — Окажите мне честь, — предлагая попробовать. — Новый сорт. Грандиозный «Бонен». Мы называем его «Марагопайп».
— Спасибо. Но я предпочитаю сорт «Арбакл», — Фрэнк заметил, что лицо кафелатеро исказилось от боли.
— Но туда ведь добавляют воск, — обиженным голосом сказал Гюнтер. — Смолу с деревьев, я уверен.
— Я на нем вырос, подруга жены на фронтире, с детства всегда пью только «Арбакл».
— О, как деградировал ваш вкус. Но вы еще, кажется, молоды. Наверное, еще есть время исправить это расстройство.
— Кроме шуток, — сказал Фрэнк, потягивая напиток, — это чертовски хороший кофе. Вы знаете свое дело.
Гюнтер фыркнул:
— Это не мое дело. Я здесь по требованию отца. Выполняю свой долг перед семейной фирмой.
— Был в вашей шкуре, — сказал Эвболл. — Жизнь на плантации — не то, чего вы ожидали?
Молодой фон Кассель позволил себе ледяную улыбку.
— Это именно то, чего я ожидал.
Несчастная судьба Эвболла — постоянно встречать старых знакомых с другой стороны границы, el otro lado, и из прежних времен, до того, как он стал старше и подлее и начал пользоваться дурной славой, которую невозможно было представить во времена чувствительности и беспечности. Например, был «Стив», теперь предлагавший парням обращаться к нему по имени «Рамон», беглец от какой-то биржевой катастрофы на севере, всегда в движении, не мог даже перестать нести вздор, так громко и быстро, насколько это возможно, в один прекрасный день он появился в даунтауне в разгар короткой песчаной бури, в том же внутреннем дворе, где как раз укрылись Эвболл, Фрэнк, Гюнтер и еще несколько дюжин аборигенов. Норте завывал, словно на какую-то невидимую луну. Песок свистел и жужжал в узорчатой кованой решетке, и «Рамон» развлекал их историями о кумулятивном долге:
— Говорю вам, я был просто в отчаянии. Если услышите о чем-то, что покажется вам слишком безумным или опасным, проходите мимо. На севере такая ситуация с маржей акций. Я прямо сейчас вдул бы аллигатору в полдень на Плаза де Торос, если бы получил за них хоть песо.
Прежде чем уйти, ссутулившись, в желтый туман, он пригласил их на шумную попойку на своей вилле вечером.
— Приходите на нее посмотреть, пока она еще наша, познакомитесь с моей новой женой. Небольшая дружеская вечеринка, человек сто, наверное, будет продолжаться неделю, если захотим.
— Звучит интересно, — сказал Эвболл.
Гюнтеру нужно было уладить кое-какие дела в обширной немецкой колонии в Тампико, он пожал руку Фрэнку и Эвболлу.
— Пойдете на эту фиесту сегодня вечером?
— Мы остановились в «Империале», — сказал Фрэнк, — на цокольном этаже, задний ход. Заскочи за нами, пойдем туда вместе.
На западе и на Сьерре, в роскошных резиденциях, едва различимых в тумане, поднимающемся с малярийных болот, сообщество гринго ежилось на овеваемых бризом отвесных берегах рек, ожидая восстания местных жителей, которое они считали неизбежным, пока лежали ночи на пролет навзничь в своих спальнях, осаждаемые в те несколько часов сна, которые им удавалось получить, почти одинаковыми кошмарами ночи в пустыне, безжалостных небес, лиц, у которых не только зрачки, но и вся поверхность глаз была черной, беспощадные глаза сверкали в глазницах отражением столбов пламени подожженных и взорванных скважин, впереди ничего, кроме изгнания, утрат, бесчестья, никакого будущего нигде на севере от Рио-Браво, невидимые голоса в нефтяном чаду из отравленных каналов, обвиняющие, призывающие к ответу, сулящие возмездие за исчезнувшие из памяти обиды...