На день погребения моего
Шрифт:
— А оно когда-нибудь...?
У Бамоса был непривычно торжественный вид.
— Оно ведет себя, как живое. Знает, когда кто-то приближается, и принимает меры, чтобы защититься. От любого, кто пересекает границы определенного радиуса. Мы узнали, как попасть внутрь — вот и всё, что оно нам сделало хорошего. Полагаю, сейчас ты хочешь это увидеть.
Худой из Габрово вспомнил, что у него назначена встреча с представителем завода по производству эфирных масел из Филипополиса, и ушел, извинившись. Киприан и Риф сели за спиной мотоциклистов С. П. Е. Ш., мотоциклы с рыком неслись мимо холмов Средной Горы, мимо деревьев, увитых плющом, мимо зловещих топиаров зеленых существ, сгорбленных под капюшонами, очертаниями почти напоминающих знакомых зверей, силуэты которых искажены до неузнаваемости, кажется, они смотрели на проезжающих путников, и лишь мановения ветра не хватало для того, чтобы их лица появились из-под темно-зеленых капюшонов...
А что крадется с краю... или уже деловито суетится по всему обозримому полю, как ткацкий станок, сплетая невидимые перекрестные нити, на которых всё это держится, Киприан, несясь на мотоцикле на встречу грубому ветру, из-за чего в его зубах застревали насекомые, наблюдал за искажениями, заменами, чередованиями...там было что-то еще, что-то должно было появиться, что-то, что, как он понимал, было там всегда, но он не мог это увидеть...
— Здесь мы должны слезть, — сказал Михай Бамос, — и идти осторожно.
Гуськом, в шахматном порядке, словно считая шаги, они приближались к длинному строению из обветренного бетона, удивительно темному в этот непривычный летний холод, повторение элементов, безжалостно обточенных одинаковым образом, словно для защиты от захватчиков, неизвестных, но равно не заслуживающих милосердия.
Бамос провел их в помещение вроде расширенного каземата, построенное недавно, но уже подвергшееся коррозии. Внутри, среди теней полуденной охры, отслаивались формы официальных реляций, некогда кричавшие о неотложном, всё еще приколотые к каркасу старой доски объявлений, хотя многие отпали, и ветер разносил их по углам. Туннели вели в каменную тьму, к неизвестным прилегающим постройкам, находящимся на расстоянии многих миль отсюда, к тому, что столь явно заявляло о себе как о большом заградительном фортификационном сооружении.
На складе они нашли сотни канистр — абсолютно новых, без пыли, с этикеткой «ФОСГЕН».
— Вещь нешуточная, — сказал Бамос. — Фосген — больше не экзотика, заводы по его производству повсюду, там только хлор и окись углерода. При достаточном количестве электрического тока хлор легко добыть из соленой воды, а окись углерода можно получить почти при любом процессе горения. Подвергните их вместе воздействию света, и вы получите фосген.
— Рожденный из света, — сказал Киприан, словно силясь что-то понять.
— Но всё же это, кажется, не газовое оружие, — возразил моторизированный motoros.— Фосген на самом деле — зашифрованный свет. Мы узнали, что на самом деле средство поражения здесь — свет. Всё остальное создатели Забранено хранили в строжайшей тайне, хотя небольшое количество опубликованных теоретических работ, кажется, немецких, датировано временами первых исследований городского освещения — тогда много внимания уделяли Эфиру, в качестве модели используя ударную волну, проходящую сквозь воздух при обычном взрыве, искали аналогичные методы усиления локального давления света в Эфире... На основании опыта использования прожекторов военными хорошо известно, насколько эффективно свет мощности лампы способен внушать чувство беспомощности и страх. Следующий этап — найти способ проецировать свет как поток разрушительной энергии.
— Страх в летальной форме, — сказал Киприан. — А если эти устройства вдоль этой линии выстрелят все сразу...
— Огромная волна слепоты и ужаса затопит центр Балкан. Не похожая ни на что, случавшееся прежде. Фотометрия еще слишком примитивна, чтобы можно было сказать, сколько света какой интенсивности будет задействовано — где-то миллионы кандел на квадратный дюйм, но это лишь догадки, просто проявление военной паники.
— О боже, — сказал Риф.
— А может и нет.
Худой упомянул черные кабели.
— Но я не вижу здесь никаких источников света.
Бамос наградил его взглядом, который Киприан не мог вспомнить без содрогания.
— Да. Странно, не правда ли?
Когда они уходили, Бамос спросил:
— Твои люди отправили тебя сюда, чтобы ты отыскал это?
— Они ничего не сказали о шифре, — тихо злился Киприан. — О еще одном чертовом шифре.
Мотоциклисты попрощались с ним на перекрестке у Шипки.
— Sok szerencs'et, удачи, Лейтвуд, — кивнул Бамос.
По протоколу, принятому для таких вещей, особенно, вероятно, во Фракии, никто не оглянулся.
Вскоре шум моторов растаял вдали, вернулся ветер, треплющий крылья ястребов.
— Что мы скажем Яшм? — поинтересовался Риф.
— Что не смогли ничего найти. Некоторое время будем притворяться, что ищем, но в неправильных направлениях. Мы должны держать ее и малышку подальше от всего этого, Риф. В какой-то момент объявим, что миссия провалилась, и вернемся...
— Потерял нить рассуждений? — некоторое время спустя спросил Риф.
— Думаю, что сказать людям Рэтти. У них сложилось столь глубоко ошибочное впечатление, не так ли.
— Ну это если те парни на мотоциклах сообщили нам достоверную информацию.
— Сейчас они охраняют эту вещь. К сожалению, балканский бардак и неразбериха. Не хотели они эту работенку, но получили. Не хочется им верить, но верю.
Когда на свободное время Киприана не претендовали слишком активно, он ждал эти яркие вспышки света, ядовитого и безжалостного, опустошавшего небо, с которого нельзя было убрать даже его сны.
Они вновь тронулись в путь, Риф восхищался тем, как легко этот младенец переносит путешествие. Любица плакала по тем же причинам, по которым плакал бы любой младенец, но не более того, словно знала судьбу своих войск и не видела смысла откладывать на потом их поддержку. Любой предмет, который она научилась держать, она потом швыряла. Хотя Рифу и нужно это было, и не нужно именно тогда, она напоминала ему сына Джесса в Колорадо.
— Ты ведешь себя так, словно она — твой второй шанс, — сказала Яшмин.