На день погребения моего
Шрифт:
— Значит, это — один из старинных церковных ладов.
— Лидийский. В народных песнях и танцах Балканских деревень, так уж случилось, широко представлены и другие средневековые лады, но, странно, абсолютно отсутствует Лидийский материал — в рамках своего проекта мы пока совсем ничего не нашли. Для нас это какая-то тайна. Словно он до сих пор запрещен, его чуть ли не боятся. Интервал, который наш громоздко недетонированный бекар совершает с фа, был известен древним как «дьявол в музыке». Когда мы его играем кому-нибудь в тех краях или хотя бы насвистываем, кажется, что они сейчас убегут с криками или побьют нас. Что они там такое
— Твой план, — угадал Киприан, — заключается в том, чтобы поехать туда и найти ответ на этот вопрос.
— А кроме того — проверить недавние слухи о культе нео-пифагорейцев, которые относятся к Лидийскому ладу с особым ужасом. Не удивительно, ведь они предпочитают так называемый Фригийский лад, довольно распространенный в том регионе, — он снова начал рассматривать клавиши. — От ми до ми на белых клавишах. Заметь разницу. Так случилось, что лад совпадает с настройкой лиры, которую некоторые приписывают Пифагору и который можно проследить к самому Орфею, выходцу из Фракии, если уж на то пошло, со временем его начали почитать там как бога.
— Учитывая, — добавила Яшмин, — сходство, если не тождественность Пифагорейского и Орфического учений.
Брови Профессора поползли вверх. Яшмин почувствовала, что будет честно упомянуть о своих прежних связях с И. П. Н. Т.
— Вот было бы весело, — до краев наливая в ресторанный бокал местное белое «жюрансон», — если бы в этой поездке к нам присоединился экс-нео-Пифагореец. Уникальная информация о том, что замышляют балканские аналоги И. П. Н. Т., и так далее.
— Если они существуют.
— О, думаю, существуют, — он быстро коснулся ее рукава.
— Внимание, чары, — проворчал Киприан.
Им с Рифом давно был известен сценарий, по которому развивались отношения с человеком, впервые встретившим Яшмин. Конечно, поскольку часы вечеринок менялись и переносились на утро, первоначальное очарование по мере приближения утра постепенно превращалось в робость и растерянность.
— Я буду в баре, — сказал Риф.
Из-ле-Бэн был фактически одним из немногих городов на Европейском континенте, где протрезвевший Анархист мог найти пристойный «Крокодил»: в равном количестве ром, абсент и виноградный спирт, известный под названием «три-шесть» — традиционно любимый коктейль Анархистов: Луи, ветеран Парижской коммуны, заявлял, что присутствовал при его изобретении.
Значит, идея — «чья» идея, здесь не так уж и важно — заключалась в том, чтобы расположиться во Фракии, смешаться с группой не очень-то умудренных жизнью собирателей песен, в вовсе не безопасные поздние Европейские сумерки приставать к крестьянам и заставлять их петь или играть что-нибудь, что им пели или играли их деды. Хотя профессор Слипкоут, кажется, не был связан с современной политической повесткой, ему было все-таки известно, что примерно с 1900 года поиски музыкального материала осуществлялись во всех странах Европы, и в его манере поведения можно было заметить намек на нетерпение, словно время истекало.
— Барток и Кодай в Венгрии, Кантелуб в Оверни, Воан-Уильямс в Англии, Евгений Линев в России, Ялмар Турен на Фарерских островах, дальше — больше, иногда просто потому что это возможно, учитывая новейшие усовершенствования портативной звукозаписи.
Но за границей была какая-то срочность, о которой никто в полевых условиях не упоминал, словно по какой-то причине работу нужно выполнить быстро, пока песенное наследие
— Я буду заводилой, полагаю, — сказал Риф, — хотя вам двоим не мешало бы проверить личное оборудование, просто на всякий случай, а ты, Киприан, будешь помогать нам в навигации, Яшм, надеюсь, мы найдем для тебя рутинную работу...
Не зная о присущих Рифу идеях нежного поддразнивания, Яшмин прежде гарантированно превращалась в фурию, возмущаясь из-за разговоров вроде этого.
Сейчас она только сухо улыбнулась и сказала:
— В сущности, я оказалась истинным пульсирующим сердцем этой миссии.
Это была правда. Риф работал над тем, что, если бы не отсутствие анализа, было бы классовой враждой, но обычно это больше касалось того, как на него сегодня посмотрел ублюдок в костюме. У Киприана абсолютно не было политического кредо — если его нельзя превратить в колкость, то и упоминать не стоит. Яшмин, безусловно, больше всех здесь разделяла убеждения Анархистов. Она не питала иллюзий относительно буржуазной наивности, но хранила безграничную веру в то, что Истории можно помочь сдержать ее обещания, в том числе, в один прекрасный день, и обещание о содружестве угнетенных.
Это была ее старая потребность в своего рода трансцендентности: четвертое измерение, задача Римана о распаде разрыва, комплексный анализ — всё это казалось путями бегства из мира, условия которого она не могла принять, где она предпочитала даже эротическое желание без последствий, по крайней мере, таких весомых, как желание мужа и детей, и тому подобного, что, кажется, было свойственно другим молодым женщинам тех времен.
Но любовников в целом нельзя было считать трансцендентным фактором влияния, а история шла вперед по своему неумолимому графику. Но сейчас в Из-ле-Бэн Яшмин задавалась вопросом, не получила ли она какую-то позднюю отсрочку, какую-то надежду выхода за политические формы к «планетарному единству», как любила выражаться Дженни.
— Это наш собственный век исследования, — заявляла она, — той не нанесенной на карты страны, которая ждет нас за границами и морями Времени.
Мы путешествуем туда при тусклом свете будущего, а возвращаемся в буржуазный день и его массовую иллюзию безопасности, чтобы отчитаться о том, что видели. Чем являются все эти наши «утопические мечты», если не несовершенными формами путешествий во времени?
После прощальной вечеринки, которая длилась всю ночь и запомнилась невинностью, в которой осталось всё, не тронутое причинно-следственными связями, они вышли в грозовой рассвет и пошли рука об руку по скользкой брусчатке маленьких улочек, под пешеходными мостами, вверх и вниз по лестницам, в мокром свете в свои номера, чтобы попытаться уснуть на несколько часов перед отбытием на Полуостров.
Потом они ехали в поезде, станции мелькали друг за другом, словно маг тасовал колоду перед зрителями, в точности не знающими, насколько они хотят быть одурачены, поскольку сейчас в пути ни у кого из них не получалось наслаждаться обычной верой туристов в предлагаемые обстоятельства перед началом эстрадного представления, на самом деле это было уже не «путешествие», а необходимость.
Это были не столько быстро мелькающие за окном виды зимней Европы, сколько совокупления, происходившие, когда в спальном вагоне воцарялся мрак. Старая фантазия «Восточного экспресса», доступная в любую ночь где-нибудь в мюзик-холле Европы.