На день погребения моего

Пинчон Томас Рагглз

— Извини, что ждал, пока ты спросишь. Но хикули — не для всех.

Он принес с собой? Пасхальный Кролик принес крашеные яйца? Вскоре Фрэнк оказался в странном, но уже знакомом Городе, внешние арки невысоких складов возвышались над горным хребтом, обрушиваясь на сетку широких бульваров и каналов, и открытых площадей, по одной из которых сейчас бродил в толпе паломников, вливающейся в город и выливающейся из него, практикующий подмастерье, казавшийся самим Фрэнком, каким он был, прежде чем Разбитые Дни пришли на землю и люди с маленькими кожаными мешочками, в которых хранились священные Свитки, сообщили ему день, когда следует оставить свиней сопеть в грязи, его мать шептала, когда вручала ему мешок, прежде чем он повернулся и ушел по тропинке, один раз оглянувшись, чтобы посмотреть, как его сестры с утра приступают к домашней работе, исчезая за холмами, вскоре он услышал, как кто-то играет на язычковом инструменте, деревянная простота которого тронула его сердце, он нашел караван мулов, направляющийся в город, ряд животных начал медленно

уменьшаться в желтом солнечном свете, который нагревался и испускал острый запах раздавленного кориандра в тюках и связок перца чили, предназначенных для глиняных горшков, которые будут стоять на общих столах в подвалах Городских Храмов под нависающими грубыми балками в темно-бурых тенях потолков, вдыхая запах мускуса, привезенного со щедрых ферм Священных Пекари — вереница мулов поднималась в гору, также неся стволы агавы, только что собранные тлахикерос, и глянцевитые шкуры ондатр мрачно сверкали из-под связок полотна, за них можно было получить бархат, золотую и серебряную парчу, огромные перья желтых, красных и зеленых попугаев, огромных попугаев, крылья которых закрывали солнце, каждое перо — своего цвета, вырвано с большим риском очень далеко, на шатких скалах и на ветру, из-под крыльев птиц, когда они парили, вытащив когти размером с церемониальные копья, фактически это были те же перья, которые собирали для узкого круга жрецов Галлюцинатов, которым нравилось бродить по вечерам и поражать гостей из внешних районов, или, как здешний «Фрэнк», из низин и еще дальше, которые вваливались в город, просто чтобы поглазеть на разгуливающих церковных иерархов и их спутниц, проводивших много часов, крася глаза, раскрашивая веки ярко-желтым, как попугаи, рисуя красные линии и зеленые полумесяцы, убирая волосы с мило изогнутых детских лбов, священные девушки, некоторые из них — красавицы, достаточно прославленные, чтобы вызвать дискуссию во время остановки каравана мулов возле кокаинового куста, поскольку кофе — не единственный стимулятор, известный погонщикам этих караванов, где все передвигаются и разговаривают очень быстро, и, подобно таинственной Столице, в которую они держат путь, стараются не спать и даже не дремать, они предвкушают время пикника, после того, как комиссионеры получат доставку, можно выйти на улицу в любое время суток, и невозможно будет понять, день сейчас или ночь, весь Город будет на улице, и наиболее уважаемым Астрологам даже позволят смотреть на небо. Кафе открыты на каждом углу, служительницы культа собрались между сменами, дюжины их за столом, храмовые гонги и колокола добавляют свои тембры и ритмы к городской суматохе. «Фрэнк» бродит, очарованный всем этим, среди лотков, на которых продаются манго и тропические звезды, агавы, забродившие в керамических мисках, связки, ristras, темно-пурпурного перца чили, подвешенного для сушки, жемчужно-зеленые ароматические семена, которые толкут в тяжелых каменных ступах, мертвые головы и остовы сахара-сырца, похожие на знаменитых Галлюцинатов, который дети, прибегая, покупают за обсидиановые монеты, и убегают, грызя сладкие раскалывающиеся кости, сквозь которые тусклый свет проходит, как сквозь янтарь, киоски, увешанные пестрыми памфлетами, которые иллюстрированы без какой-либо видимой системы нарративными карикатурами про эротику и убийства, раскрашенные гелиографии люминесцентного фиолетового, шафранного и угольно-черного цвета с прожилками ржавого и мокро-зеленого... Он начал читать, или нет, не совсем читать, одну из этих историй... Это история Путешествия из Астлана, и сейчас он не столько читает, сколько занят беседой с одним из первосвященников, узнав, что этот город еще не полностью воплотился, сейчас это — застывшая на паузе точка монохромного кирпича-сырца, поскольку этот пестрый яркий город, который они надеются однажды найти, как видит Фрэнк — коллективный сон летящего сообщества, на их спинах не ужас земли, которую, как им казалось, они знали и уважали, перед ними, где-то впереди, знак, который сообщит им, что они действительно сбежали, нашли свою лучшую судьбу, в которой орел победит змею, нарушители границ довольствуются тем, что они захватили, оккупированным Астланом, откажутся от преследования и продолжат свои метаморфозы, превращаясь в крылатых пришельцев или злых полубогов, или в гринго, а беглецы будут избавлены от мрачной необходимости покупать свободу, разрывая сердца принесенных в жертву девственниц на вершинах пирамид, и тому подобное.

В какой-то момент он совершил маневр, летая кругами и приземлившись, только в ментальном пространстве. Там лицом к свету, кажется, стояла Рен, предлагая ему абсолютно такой же журнал: «Купила тут тебе кое-что почитать». Текст был написан алфавитом, который он никогда не видел, и он ограничился тем, что начал рассматривать картинки, как всегда, про эротику и убийства, иллюстрирующие приключения молодой женщины, которую не раз призывали защитить свой народ от поменявших личину захватчиков, но она предпочла сражаться с тенями, и больше ее никогда не изображали четко.

Вскоре он заметил через плечо Эль Эспиньеро, внимательно читавшего вслед за ним. В конце концов, он сказал:

— Вот, возьмите.

— Нет, это предназначено для тебя. Чтобы ты не забыл, где сейчас находишься.

— Раз уж вы об этом заговорили..., — но его охватило нечто сродни временному оцепенению, и колдун брухо исчез. «Журнал» теперь оказался черно-белой газетой из Мехико, вышедшей несколько дней назад, и там

ничего не было о Касас-Грандес или тамошней битве.

Стрэй всё больше была очарована Эвболлом, хотя при каждой возможности напоминала ему, что он на самом деле — не ее тип. Его удачно обменяли на Родриго, семья которого в благодарность не поскупилась на плату для Стрэй, она была уверена, что ему незачем околачиваться здесь со своими важными Анархистскими делами, он пригодился бы где-нибудь еще.

— О, ну я не знаю, — бубнил он, — такой вот отпуск, полагаю. Революция в любом случае идет своим чередом.

Однажды они оба исчезли, черт, ничего удивительного, если они приобретут популярность в поезде Хуареса благодаря публичному выражению чувств. А кто вместо них тут задержался — это Рен Провенанс, которая, словно мать с младенцем, следила, как Френк становился на ноги и делал первые шаги, ходила с ним на прогулки, отводя его всё дальше и дальше от разрушенной церкви, и в один прекрасный день случилось то, что, как было очевидно всем остальным, должно было произойти — они оказались возле маленького арройо под ивами и тополями, с энтузиазмом совокупляясь, а разнообразные представители фауны заинтересованно за ними наблюдали.

— Вот так, — она выскользнула из брюк и оседлала его, — не смотри так потрясенно, это я, помнишь? — они погрузили руки в волосы друг друга, руки повсюду, если на то пошло, поцелуи, а когда прежде они целовались с такой жадностью? Укусы, ногти, неосмотрительные слова. Возможно, никто из них не помнил.

— Ну, как это случилось?

Она посмотрела на него. У нее был порыв сказать: «Не спрашивай меня, со мной такого никогда не бывает, фактически, я намереваюсь надолго об этом забыть...», конечно, так монолог звучал несколько часов спустя в ее мыслях. Но в тот момент она воздержалась от того, чтобы поделиться ими с Френком.

 — Ну, — несколько минут подумав, — поскольку это не связано с усердным трудом или чем-то в таком роде.

— Френк, — она положила лицо на его грудь, а теперь снова подняла, словно пытаясь хорошенько его рассмотреть. И не смогла сдержать улыбку:

— Я начинаю думать, что Эвболл был прав насчет тебя. Ты сегодня не выпил свои ежедневные пилюли от тупости, да?

— В самом деле, — он потянул ее обратно туда, где она находилась раньше, — в самом деле.

Долину заполнил неприятный рокот. Все посмотрели вверх. Постепенно проступали очертания биплана, словно возникая из непоколебимой черноты истории. «Что это, черт возьми, такое?» — поинтересовался Фрэнк. Хотя оно впервые появилось тут таким образом, оказалось, что индейцы тараумара знали, что это. Оно могло принести что-то, по степени неприятности до сих пор не известное в современной войне, которая уже сама по себе была достаточно неприятна. Жители города вели отсчет времени событий на много лет вперед: «до или после прилета аэроплана».

 Эль Эспиньеро принес Фрэнку трость, вырезанную из славного куска дуба далекой Сьерры: «Гринго может назвать ее «палка для прогулки», но тараумара используют ее как «палку для бега», когда наши ноги воспаляются и мы не можем бежать быстрее несущейся лошади». Как всегда, Фрэнк не мог с уверенностью сказать, насколько всерьез нужно это воспринимать. Но, действительно, в палке, наверное, таились какие-то чары: чем больше Фрэнк ее использовал, тем меньше ему приходилось ее использовать.

— Что это значит? — спросила Рен.

— Туземная магия заставляет тебя понервничать, да? Вот такой из тебя получился антрополог.

Когда она убедилась, что он снова может сидеть на лошади, схватила его за крахмальную манишку и сказала:

— Послушай, я собираюсь снова вернуться к работе.

— Вернуться в Касас-Грандес.

— Кажется, я заметила тут по соседству нескольких человек из нашей старой команды.

— Ты не против, если я поеду с тобой?

 — Не знала, что тебе это интересно.

 Здесь еще можно было заметить признаки внезапного отъезда, хотя, как предположила Рен, парочка гарвардских тупиц что-то вынюхивала по периметру. Увидев зрелище ветхости и грязи, скольжения в заброшенность, начавшегося задолго до появления первых испанцев, Фрэнк сразу понял: это сюда он попал благодаря пейоту позапрошлой ночью, именно эту картину, по мнению Эль Эспиньеро, он должен был увидеть, и в своей мрачной жесткой нечувствительности ко всему, что не касалось литературы, он начал видеть, помнил, что видел, словно у него даже был ничтожный шанс спасти свою душу.

Они подошли к огромным развалинам в форме прямоугольника, и любой бы задался вопросом, зачем.

— Это было главное здание, — сказала она.

— Ну да. Casas grandes, большие дома, верно. Я бы сказал, четыре с половиной акра только на глаз.

— Высота как минимум три этажа, когда они были новые. А некоторые — пять или шесть.

— И это тот же народ...

— Ты же видишь, какие толстые стены. Они не собирались второй раз попадать в плен.

— Но если это они попали в ловушку в долине Мехико, значит, это была транзитная остановка, и не последняя.

— Никто не знает. Сейчас меня очень интересуют эти поселения мормонов, вдруг возникающие повсюду в этой части Сьерра-Мадре.

— Как тогда в МакЭлмо, — сказал Фрэнк.

— Профессор, как минимум, спросил бы, — предположила она, — почему у Одиссеи мормонов и у полета ацтеков так много точек соприкосновения.

Не похоже, что ей нравилась эта мысль.

— Возможно, поговорю с Эль Эспиньеро. Как насчет тех картин, ты нашла какие-то из них здесь?

Она знала, о каких картинах речь.