На день погребения моего
Шрифт:
Он не был против. Эта точно не собиралась сотрудничать, всю дорогу сопротивлялась, честно убеждала, кричала «позор», «грубо», «отвратительно» восемь или десять раз, и, когда они кончили, или Лью кончил, она вильнула бедрами и сказала:
— Надеюсь, ты не уснешь прямо здесь.
Встала, пошла на кухню и сварила кофе. Они сели в маленьком обеденном уголке, Лью наконец-то приблизился к Жарден Мараке и ее возродившейся соседке по комнате Энкарнасьон...
— Вы, возможно, слышали об этих диких вечеринках, — сказала Лейк, — которые киношники устраивают на пляже или в своих поместьях на холмах, в бульварных газетенках об этом пишут постоянно.
— О, конечно, эти голливудские секс-оргии.
— Думаю, там мягкая «г», но идея в этом. Дойс водил меня туда пару раз, хотя, как он задумчиво объяснил, смысл в том, чтобы иметь не свою жену. Кажется, Энкарнасьон была постоянной гостьей этих мероприятий, пока не начал буянить этот Синкопический Маньяк, а потом исчезла.
— Теперь, я слышал, она снова всплыла.
— Я думала, она...
— Одна из жертв, да, все так думали. Как ты думаешь, твой муж что-то слышал?
— Это он сейчас заезжает во двор, можешь спросить у него.
Дойс протопал в комнату, сигарета прилипла к его нижней губе, держался, как эти боксеры легчайшего веса. Лью заметил что-то вроде плечевой кобуры, вероятно, с фирменным «бульдогом».
— Прекрасно! Что вы двое тут задумали? — более чем ослепительно улыбаясь в сторону Лью.
Лью был знатоком ревнивых мужей, и это было максимально близко к полному безразличию.
— Помнишь свою старую зазнобу Энкарнасьон, — бросила через плечо Лейк, выходя из комнаты.
— Хорошие сиськи, задушили в Санта-Монике, — Дойс рылся в морозильнике, — всё еще мертва, насколько я знаю.
— Понимаете, дело в том..., — начал Лью.
— Кто велел тебе нас беспокоить? — для пущего эффекта Дойс хлопнул крышкой бутылки.
— Просто служба. Длинный список фамилий.
— Значит, ты — сыщик.
— Сутки напролет.
— Я даже не уверен, что ее трахал, эти мексиканские зажигалки, слишком много работы, тебе не кажется?
— Значит, вы видели ее несколько раз вдали? Масса извивающихся тел, всё такое?
— Вот именно.
— Вы не против, если я спрошу, — Лью кивнул, надеясь, что это не выглядело обидным, на револьвер под пиджаком Дойса, который он не спрятал, — каков род ваших занятий, мистер Киндред?
— Охрана, так же, как у вас.
Лью любезно поднял брови, и Дойс добавил:
— В «Консеквеншиал Пикчерз».
— Интересная работа, готов биться об заклад.
— Была бы довольно приятной, если бы не столь безумной. Анархисты норовят основать профсоюз каждый раз, когда повернешься к ним спиной.
— Уверен, мне такую не дадут.
— Хотят основать профсоюз в Фриско — работенка непыльная, — сказал Дойс, — но здесь, после того, как эти ирландские ублюдки швырнули бомбу в «Таймс», на работу берут всех, и дальше хотим действовать так же.
— Нужно соответствовать стандартам.
— Верно.
— Чистота.
Дойс недовольно покосился на него.
— Вам тут не слишком весело, мистер Базнайт? Хотите серьезную игру — отправляйтесь во тьму ночи, где повсюду — бомбисты-макаронники. Посмотрите, по вашей ли это части.
— Их много в вашем кинобизнесе, да?
— Мне не нравится ваш тон, мистер.
— У меня был всего один. Может быть, вы хотите поступить более прямолинейно?
Ошибка. Дойс достал пистолет, чертов маленький пятизарядный, Лью видел, что все патроны на месте. У него был длинный день, но, судя по гневу на лице Дойса, день скоро закончится.
— Да, сценарий такой: он забрался в мой дом, офицер, приставал к моей жене, и мне пришлось выстрелить в целях самообороны.
— Ну что же, мистер Кидред, если я сделал что-то...
— Мистер А? всё в порядке?
— Что, черт возьми, такое?
Дойс упал со стула и скатился под стол.
Это была Шалимар, и она не забыла прихватить пулемет Томпсона.
— Просто интересуется, как у меня дела, — сказал Лью, — он ни в кого не стрелял, ну, по крайней мере, неделю.
— Дорогие мои, это было только вчера в Калвер-Сити.
— Лапуля, она бежала так быстро, ты отстал на милю.
— Я просто оставлю вас двоих, эмм ..., — Дойс отполз в патио.
Зачем он на самом деле заглянул — пиво и быстрое бритье, вскоре снова в пути, куда его ни заведет вечер с гладковыбритым лицом. Лейк больше не знала. На вечер у нее был сэндвич с болонской копченой колбасой, она пыталась выцыганить еще по радио, потом подошла к окну, села и начала ждать, когда свет убежит в огромную чашу, весь день навеселе в подогретой неподвижности, почти как у нее. Она перестала так уж непреложно верить в причинно-следственные связи, ей начало казаться, что то, что большинство людей считают непрерывной реальностью от одной утренней газеты к другой, никогда не существовало.
В те дни она часто не могла понять, было ли что-то сном, в который она заплыла, или сном, из которого она только что проснулась и может больше никогда в него не вернуться. Так что через ужасную безоблачность длинных дней она пробиралась среди снов, делала ставки в Универсальном Казино Снов, ставки на то, что поможет ей преодолеть трудности, а из-за чего она неотвратимо заблудится.
С другой стороны, Дойс, когда был дома, был склонен много ругаться. Сначала Лейк воспринимала всё это буквально, если не на свой счет, потом, спустя несколько лет, начала игнорировать эти крики, и. наконец, поняла, что это — его способ поведения, так он пытался проснуться из своей жизни.
Однажды ночью он перешел из одного сна, который не запомнил, в середину другого, длившегося всю ночь, темный водоворот опиумных грёз, зловеще ухмыляющиеся иностранцы, девицы в укороченном белье, джаз со множеством китайских кварт. Что-то изнуряющее и убийственное, и он подошел к нему настолько близко, насколько решился. Она знал: если пойдет дальше, будет уничтожен.
Он подумывал о том, чтобы «встать» и попытаться найти кого-то, кто объяснит ему, что происходит. Но ему следовало быть осторожным, поскольку он не знал, не спит ли он до сих пор. Рядом с ним лежала женщина, казавшаяся мертвой. Он был наедине с трупом и понимал, что каким-то образом втянут в это, даже если просто не смог предотвратить то, что с ней случилось. Повсюду была кровь, местами — еще влажная.