На день погребения моего
Шрифт:
— «Другой»... но как ты можешь быть уверена? — он шаловливо погладил усы.
— Наверное, я видела одного или двух, и знаю разницу.
— И...?
— Разве я помню?
— Prego, ну же, профессиональное любопытство, ничего более.
— Пойдем, тут есть кафе сразу за следующим маленьким мостом. Надеюсь, ты мне разрешишь хотя бы погадать тебе на картах.
— Твой деловой партнер...
Она пожала плечами:
— Уехал в Поццуоли, совсем ни на что не годен.
Они сели за маленький фанерный столик, на котором было достаточно места для чашек и расклада миниатюрных Tarocchi, или карт Таро, Рената достала колоду из ридикюля и перетасовала ее, а затем начала выкладывать линию из восьми карт, поверх нее — из четырех, затем — из двух, затем — одну, чтобы получился упрощенный серп луны.
— Допустим, на каждую из верхних карт влияют две карты, находящиеся под ней. Последняя карта, как всегда — та, которая имеет значение.
Этим вечером это оказалась карта номер XVI, Башня. Она тасовала колоду и повторяла расклад два раза, но каждый раз всё сводилось к Башне, из-за чего она замирала и начинала дышать не так глубоко. Другие Старшие Арканы, кажется, мягко намекавшие на изменение героя — Умеренность и Сила.
— В протестантских странах, таких, как Англия, — заметил Чик, — гадальщики на картах верят, что Башня символизирует Римскую католическую церковь.
— Это придумано задним числом. Tarocchi намного, намного старше. Они появились задолго до Христа и Псалмов, не говоря уж о папстве. Всегда слишком прямолинейно. Эта карта на столешнице для тебя — настоящая башня, может быть, даже сам старый Папа.
— Кампаниле на Пьяцце? Туда ударит молния? Отпадут два куска?
— В некотором роде молния. В некотором роде падение.
На рассвете, словно ей вдруг пришло на ум:
— Но разве ты не должен быть со своим отрядом?
— С полуночи я официальный дезертир, зависит от того, насколько рано парни отправятся в путь, я могу пропустить вылет.
— И что произойдет?
— Они могут послать за мной береговую группу, думаю... Не видела ничего подозрительного здесь?
— Только лодку с завтраками. Идем, я куплю тебе что-нибудь.
Два местных парня появились на маленькой лодке из светящейся дымки сфумато, которая должна была рассеяться лишь поздним утром — один греб веслами, а другой вертелся у маленькой угольной печки, жар которой начинали впитывать перламутровые волны дневного света. Уже можно было увидеть в воде ловцов мидий, стояли в воде по пояс, передвигаясь, как сборщики урожая в поле.
Промышленные лодки плыли, змеясь, от Понте-ди-Палья, маленькие лодочки нагружены зелеными крабами, шумно барахтавшимися в лучах рассвета.
Завтрак нелюбезно прервал Дерби Сосунок, спустившийся на дюльфере с какого-то подъемного приспособления, злорадно ухмыляясь:
— Ну надо же, как типико. Пойдем, Заднелет.
— Pax tibi, Darbe, мир тебе, Дерби.
Поздоровайся с Ренатой.
— Аривидерчи, сестра.
— Ты был таким милым ребенком. Что случилось?
— Эхххх, слишком много идиотов в моей жизни в последние годы, наверное, или, простите, надеюсь, я никого не обидел...
— Что, если я не вернусь на судно?
— Конечно, сначала ты, потом все по очереди, как в какой-то чертовой «Симфонии прощания», мы потушим свои свечи, уйдем, откажемся от Неба. Я так не думаю.
— Вы никогда не будете по мне скучать — скоро изменится направление ветра, потом начнется зимняя рутина...
— Небо было добрым к тебе, Заднелет.
— Я думаю о будущем. У меня проблемы с пенсионной программой.
Старая шутка в их бизнесе: там не было пенсионной программы, фактически там не предполагалось пенсии. Ожидается, что Друзья Удачи умрут на работе. Или будут жить вечно — тут существовало две точки зрения.
— Думаю, я мог бы ударить тебя дубинкой и как-нибудь притащить обратно, — пробурчал Дерби, присоединившись к ним за маленьким столиком на улице, чтобы позавтракать жареной рыбой, рулетом, инжиром и кофе.
— Слишком много работы, — возразил Чик.
Они прогуливались по Рива мимо пришвартованных торпедных катеров.
— Нашел работу на земле? —спросил Дерби. — Ну конечно, сосунок. А что нужно делать? Нельзя сказать, что внизу на наши навыки большой спрос.
— Мы улетели в небо от провала на земле, это точно, — сказал Чик.
— Готов поспорить, Пажитнофф так не думает.
— Это работа на правительство. Мои источники в Военном министерстве Италии сообщают, что сейчас он на Адриатике, в Черногории, делает фото-рекогнисцировку австрийских вооружений в Далмации. Министерство очень заинтересовалось, не говоря уж об Ирредентистах в обеих странах.
— Развелось этого чертова Ирредентизма в последнее время, — высказался Дерби.
— У Австрии нет дел здесь, на Адриатике, — заявила Рената. — Они никогда не были морской державой и никогда ею не станут. Пусть остаются в своих горах, катаются на лыжах, едят шоколад, досаждают евреям, чем они там еще занимаются. Мы получили Венецию обратно, и да будет Триест вновь нашим. Чем больше они вмешиваются в наши дела, тем более верным и полным будет их поражение.
«Беспокойство» находилось в дальнем углу Арсенала, наконец-то сошло с сухого дока, сверкающее и аккуратное, даже как-то стало больше. Чик поприветствовал своих сослуживцев, которые галдели от восторга, узнав, что у их русских визави наблюдается оживление, они несут на борт своего судна таинственные бочки и контейнеры, словно готовятся к бою.
— С кем? —пожал плечами Дерби. —Не с нами ведь. Как это с нами?
— Есть какая-то возможность связаться с Пажитноффым? — поинтересовался Чик.
Пугнакс прибыл в компании Моструччо, маленького венецианского пса в дурном расположении духа, его наследственные черты можно заметить на картинах Карпаччо, Мансуэто и других мастеров, у некоторых из этих собак были собственные гондолы для поездок.
Пробуждаясь от снов, в которых он, словно крылатый лев, парил в погоне за голубями над черепицей крыш и среди труб, Моструччо был вынужден проводить часы бодрствования на земле, получая горькие тычки от щиколоток невнимательных людей... Он нашел в Пугнаксе родственную душу, поскольку, проводя много недель взаперти в гондоле «Беспокойства», Пугнакс тоже мечтал об освобождении, побеге ранним утром в свежий ветер, оставив позади сопровождавших его людей, на дикие пляжи Флориды, твердые, как мостовая, или к замерзшим рекам Сибири, где самоеды несутся вперед, влекомые духом дружеской конкуренции. Он подошел к Рэндольфу, изобразил бровями просьбу и спросил: «Ррр Рр-ррррруру ррф рр-ррфф ррффр?» или «Можно Моструччо подняться на борт в качестве моего гостя?».