На день погребения моего
Шрифт:
— Капитан Па-дзи-но! — раздалось из противоположного конца комнаты пение Лючии. Джузеппина зарделась румянцем, хотя это могли быть остатки заката над плоскими кровлями.
— Падзино, — вкрадчиво растерялся Чик Заднелет.
— Это Па-джит-нофф, — произнесла по слогам Джузеппина, взирая на Чика с церемонно-мечтательной улыбкой, которая в этом городе вечных торгов могла значить «А теперь на что я могу рассчитывать взамен?»
— Чертова ряска, — воскликнул Дерби Сосунок, — в этом городе столько забегаловок, где можно съесть спагетти, и ты говоришь мне, что эти окаянные русские пришли именно сюда? Сколько их было?
Но она сообщила всё, что хотела, и, бросив через обнаженное плечо взгляд дразнящего упрека в адрес прямолинейной молодежи, вернулась к другим заданиям.
— Багряный День благодарения, — улыбнулся Майлз Бланделл, который этим вечером решил наверстать упущенное и начать с индейки tacchino в гранатовом соусе, доказательство чего уже красовалось на джемпере его формы для увольнений на берег.
— Не слишком многообещающие новости, Капитан, — проворчал Дерби и посмотрел на сидевших за столом в поисках одобрения, — может быть, нам бросить еду и сваливать отсюда?
— Это не вариант, — возразил Линдси Ноусворт. — Каковы бы ни были их намерения...
— Хватит болтать вздор, Ноузворт, — вздохнул Капитан Корабля, — все здесь присутствующие прекрасно знают, что мы сбегали раньше, так что можем сбежать снова, и отрицание этого факта не может повысить наши шансы в противостоянии с Небесным Братом Пажитноффым. Так что, пока живы, будем пить, dum vivimus, bibamus, если ты исполнишь обязанности хозяина, Линдси, — указывая бокалом на ведерко со льдом в центре стола, где охлаждалось вино на вечер. Помощник капитана угрюмо выбрал и открыл две бутылки просекко из виноградника, находившегося немного севернее этих мест, и сравнительно игристую вальполичеллу с дальнего острова, затем обошел вокруг стола и налил в каждый бокал равное количество белого и красного игристых вин vini frizzanti.
Рэндольф встал и поднял бокал: «Красная кровь, чистый разум», и остальные повторили это хором с большей или меньшей неохотой.
Винные бокалы взяли из сервиза на двенадцать персон, каждый из них начал свой путь в качестве раскаленной заготовки на кончике трубки стеклодува в Мурано за несколько дней до того. Они были со вкусом украшены орнаментом из серебра с гербом «Друзей Удачи» и девизом SANGUIS RUBER, MENS PURA — Красная кровь, чистый разум, сервиз сегодня вручил мальчикам нынешний Теневой Дож в Изгнании Доменико Сфинчино, семью которого в 1297 году со многими другими богатыми и сильными мира сего тех дней отстранили от заседания в Большом Совете — с тех пор он не имел права на избрание Дожем Венеции в соответствии с бесславным декретом тогдашнего Дожа Пьетро Градениго, известным как Serrata del Maggior Consiglio. Но даже отмена Наполеоном института Дожей пять столетий спустя никоим образом не повлияла на притязания, которые уже многие поколения Сфинчино считали обоснованными в какой-то странной инерции обиды. Тем временем они посвятили себя торговле с Востоком. После возвращения Марко Поло в Венецию Сфинчино присоединились к другим нуворишам-авантюристам, также пострадавшим от локаута Градениго — их деньги были не такими старыми, как на Каса-Веккьо, но их было достаточно для того, чтобы профинансировать первую экспедицию и отправиться на восток в поисках удачи.
Так во Внутренней Азии возник ряд венецианских колоний, каждая из них базировалась вокруг укромного оазиса, а вместе они формировали путь, альтернативный Шелковому, на рынки Востока. Карты бдительно охранялись, и самовольное разглашение часто каралось смертью.
Сфинчино становились всё богаче и ждали, они научились ждать. Доменико не был исключением. Как его предки, он носил не только классическую шляпу Дожа с загнутыми вверх полями, но и традиционную cuffietta или льняной чепец под ней, обычно только он знал про чепец на голове, конечно, если не решал продемонстрировать его избранным гостям.
— ...так что, — сказал он собравшимся, — сейчас наша мечта ближе к реализации, чем когда-либо прежде, благодаря чудесам изобретения двадцатого века, которое привезли нам эти блистательные молодые американские ученые, мы можем надеяться наконец-то восстановить потерянный маршрут к нашей азиатской судьбе, которую узурпировала семья Поло и проклятый Градениго. Да будут они прокляты! Этим рагацци нельзя оказывать никакого уважения, символического или практического, под страхом нашего герцогского недовольства, а оно весомо.
— Это ведь как «Ключи от города»! — воскликнул Линдси.
— Больше похоже на «Attenzione al culo», «Внимание к ослу», — проворчал Чик. — Не забывайте, что это место славится изготовлением масок.
Энергичный сторонник независимости Чик считал такие церемонии, как сегодня, ненужными и даже опасными. Их миссия в Венеции, осуществляемая наилучшим образом без требований относительно времени и видимости, заключалась в том, чтобы найти легендарный Путеводитель Сфинчино, карту или схему маршрутов в Азию, составленных после Марко Поло — многие верили, что эта карта приведет к тайному городу Шамбала.
— Во-первых, — посоветовал их чичероне в этом вопросе профессор Свельи из Пизанского университета, — попытайтесь забыть обычную картину в двух измерениях. Вы ищете не «карту». Попытайтесь поставить себя на место Доменико Сфинчино или кого-то из тех, кто его сопровождал. Что вам понадобилось бы, чтобы определить, где вы и куда должны идти? Если звезды и такие вершины, как Хан-Тенгри, не всегда видны... И даже рай Шивы гора Кайлаш, в определенные часы дня — чуть ли не ослепляющий маяк, по которому можно определять расстояние и направление...Потому что существуют не только ориентиры, но и анти-ориентиры — у каждого маяка бывает намеренная темнота.
— Подождите, — нахмурился Чик, словно был озадачен. — Мне кажется, этот разговор становится, скажем так, абстрактным. Этот Путеводитель Сфинчино окажется не географической картой, а отчетом о духовном путешествии? Ничего, кроме аллегории и скрытого символизма...
— И ни одного чертового оазиса, где можно попить, — горько добавил Дерби. — Спасибо большое, Профессор. Теперь у нас дело о высоких материях.
— Топография совершенно реальная, из этого мира, поймите, в этом и проблема. Сейчас, как и во времена Сфинчино, в мире существуют две различные версии «Азии», одна из них — объект политической борьбы между Силами Земли, другая — вневременная вера, для которой вся эта суетная борьба — иллюзия. Те, чьей непоколебимой целью является власть в этом мире, просто счастливы без угрызений совести использовать тех, чья цель, конечно, выйти за пределы всех вопросов власти. Каждая из этих групп считает другую стадом заблудших дураков.
— Проблема в проекции. Автор Путеводителя представил Землю не просто как трехмерную сферу, но и как воображаемую поверхность, и оптическую схему этой возможной проекции оказалось мудрено перенести на двухмерную страницу.
— Так что у нас тут некий анаморфоскоп, точнее говоря, без сомнения, параморфоскоп, поскольку он открывает миры, прилегающие к миру, который мы до сих пор считали единственным миром, который нам дан.
Классическими анаморфоскопами, продолжал объяснять он, были зеркала, обычно цилиндрические или конические, если их поставить на или возле умышленно искаженного изображения и посмотреть из правильной точки, изображение снова становилось «нормальным». Мода на эти забавы пришла и ушла, начало ее приходится на семнадцатый век, и ремесленники Изола-дельи-Спекки быстро научились насыщать этот специализированный рынок. Бесспорно, некоторая их часть сошла с ума и окончила свои дни в больнице для умалишенных Сан-Серволо. Большинство этих несчастных больше не выносили вида никаких зеркал, и их тщательно оберегали от встречи с любыми отражающими поверхностями. Но немногие смельчаки, решившиеся на путешествие по болезненным коридорам своего недуга, спустя некоторое время понимали, что теперь могут шлифовать и полировать даже более экзотические поверхности, гиперболоидные и даже еще более странные, со временем — даже те, которые мы назвали бы «воображаемыми» формами, хотя некоторые предпочитают термин Клиффорда «невидимые». Эти специалисты находились на Изола-дельи-Спекки в некоем заточении заточения, столько суровом, что это парадоксальным образом давало им свободу, неведомую в Европе и где-либо еще, прежде или в будущем.