На десерт

Моралевич Александр Юрьевич

Подобным образом полвека назад в психбольнице города Хабаровска листал я истрепанные листочки истории болезни маньяка по фамилии Голиков. Ах, сколько детей, мальчиков и девочек, их мам и пап лично зарубил и застрелил в гражданскую войну младобольшевик и маньяк Голиков. И, несомненно, был он оборотнем. Потому как вдруг — бац! — переродился в детского писателя Аркадия Гайдара, обожателя и ревнителя материнства и детства. И даже сына своего, по мотивам повести «Тимур и его команда» — нарёк Тимуром.

С сыном-то этим всё было в порядке, оборотничества не проявилось в нём, и предолгие годы Тимур этот Гайдар, клязьминско-чистопрудный контр-адмирал, был редактором военных отделов

самых наиглавных коммунистических газет. Но через поколение, во образе оборотня и маньяка дедушки — образовался внучок его Егор Тимурович Гайдар Так за что же тут ругать и костерить? Наследование! Так что мир вам, оба-два Егорушки и А.Н.Яковлев, мир вам, миллионы таких же. Это всё наследование, вроде как с сифилисом. Стало быть, оборотничество на Руси — не всегда общественно грязное и растлительное. По несчастью оно бывает, по отягощенной наследственности.

И в отрывке из романа «Проконтра» «На десерт 3» представлен будет светлой души мужчина. Так-то он — генерал-майор истребительной авиации Тарас Изотович Цаплин. Это снаружи. А внутренне, что и затмевает генерала, прорезается в человеке тишайшей души виртуоз-ювелир.

Х Х Х

«Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи: кто на свете»…Зеркальце по вопросу «кто на свете» тут поможет нам вряд ли. Потому что таков у нас вопрос: а кто на свете лучшие летчики? И посадивши перед собой нашего героического аса, дважды седого от переживаний, один раз горевшего в боевом самолете войны, и парашютировавшегося из сбитого штурмовика на вражескую территорию, и катапультировавшегося во время корейской войны, спросим мы: а кто на свете лучшие летчики?

И, суровый человек, не питая никаких приязненных этнических чувств, а исключительно утверждая правду о профессионалах военного неба, скажет ас без раздумий, что только трое бывают с небом на «ты»: русский, американец и немец. А все остальные французы, испанцы, китайцы, англичане, японцы — в подмётки им не годятся. И доказано это всей историей авиации, как военной, так и гражданской.

Неоднократно доказывал это и Тарас Изотович Цаплин, генерал-майор, в данный момент на испытательном аэродроме Вербинка получающий последние инструкции от командующего аэродромом генерал-лейтенанта Рэма Вяхирева.

Конечно, в былые годы генерал-лейтенант Вяхирев тоже слыл королём неба. Но ушли безвозвратно те годы. И, мотайте на ус — два сбития на корейской войне плюс ускоренное падение на продырявленном пулями парашюте не могли пройти даром для нервной и умственной деятельности ныне преклоннолетнего генерал-лейтенанта. Отчего за глаза называли его Однолопастным пропеллером, а те, кто помывался в бане с генерал-лейтенантом, божились, что у него на теле от падения есть щель, в которую он вытек как человек.

Теперь же, стоя у здания контрольно-диспетчерской вышки вовсе не полётное задание втолковывал генерал-лейтенант Вяхирев генерал-майору Цаплину:

— Ты ему это…ну, кипитт твоё молоко, ты ему скажи, чтобы фантазий он не распоясывал. Чтобы в рамках реализьма по картине кистью возил. Иначе договор расторгнем в два счёта. Как конструктор Сухой самолет изобрёл — так этот ферт пусть его и рисует. Плюс вот чего: там на полотне второй справа летчик — брунет, вылитый какой-нибудь Лифшиц. Пусть раскрасит ему чуб в наш российский колер, в волго-вятский. Или же на него пусть взденет шлем.

— Шлем нельзя, — возразил Тарас Изотович Цаплин. — Под шлемом-то разве видно, какая преданность родине на лицах у летчиков? И готовность выполнить любое задание.

— Это ты прав, — признал Вяхирев. — В шлеме морду не видно. Значит, пусть разбрунетит этого Лифшица. И еще по реализьму: в тебе росту сколько?

— Сто семьдесят один сантиметр.

— Во-во. Даже на сантиметр ты меня обскакал. Вот такой он и есть, наш штурмовой истребительно-перехватчицкий рост. А на той картине какого роста возле истребителей стоят долбодуи? Метра по два, не меньше. С таким ростом и в стратегический бомбардировщик не влезешь. Вот и прикажи ему: рост пусть ужмёт, чтобы была правда жизни. И головы у всех летчиков очень большие.

Здесь мягко возразил генерал-майор Цаплин, что не худо бы рост авиаторов на картине оставить прежний. Потому как народ всегда олицетворяет героя с косой саженью в плечах и гренадерским ростом. И тут уж волен художник пойти чуточку вопреки правде истребительской жизни. К тому же довольно высоко будет висеть в музее картина, а стало быть, всё должно тут делаться так — вроде как с отливкой памятников Владимиру Ильичу Ленину.

Владимиром Ильичом, понятно, несколько сбил с позиций своего командующего генерал Цаплин. И доложил о скульптурно непреложном законе (а громадных живописных манежных полотен это тоже касается), что голову любой скульптуры, тем паче Владимира Ильича, отливают или там ваяют всегда в полтора раза больше нормальной. И в разборке, на земле, в горизонтальном положении — получается вроде урода, вроде гидроцефала наш Владимир Ильич. Будто злая насмешка произведена над вождём (и по этой причине были даже пострадавшие от невежд из НКВД люди скульптурного звания). Тогда как, стоит присоединить голову к тулову, тулово к тазобедренностям, а к ним — ноги, да поставить вождя вертикально, да ещё на постамент — резко меняется положение в благоприятную сторону, тут нам свидетелями и Микеланджело, и Роден, и Коненков. Закон перспективы начинает тут действовать, и самая удалённая от смотрящего точка, то есть голова, воспринимается как голова вполне нормальных размеров. А изначально сделай её такой — смотрелся бы вождь микроцефалом, у которого головёнка с мушиный кукиш, и, стало быть, мозгов в ней может разместиться — кот наплакал.

— И в музее, — доразъяснил генерал Цаплин, — когда картину повесим, головы летчиков окажутся под потолком, и размер голов получится от этого самый нормальный.

— Где-й-то ты таких нахватался премудростей, — развёл руками Однолопастной пропеллер. — Ну, жми. И поблажки ему не давай. Через две недели чтоб картина была в полной готовности.

Тотчас на улицу Нижняя Масловка, в студию живописца, устремилась машина, за рулём — старший лейтенант Собянин, авиавооруженец. И невыразимо жаль, что уже через четырнадцать минут прервётся жизнь генерал — майора Тараса Изотовича Цаплина. Уроженца Ялты, четвёртого сынка в семье. В каковой Ялте, о чём постоянно тревожились папа и мама Цаплины, на фоне всеобщей праздности, неупорядоченных половых связей и всесоюзного отпускничества очень трудно вырастить работящих и пристойных детей..

Но вырастили! И бедность была удушающая, так что тому из мальчишек, кто вёл себя весь день лучше других, давали перед сном в кровать семейный хлебный нож — перед сном облизывать крошки с лезвия. И закуточек присутствовал в комнате с пятым детским топчаном, за ширмочкой из парусины, где постоянно один из четырёх братцев, сорви-голов, выздоравливал то со сломанной рукой, то с вывихнутой ногой.

Но, невзирая на все ялтинские прельстительства и расхолаживания к труду, все четверо Цаплиных выросли на радость родителям. Один — дегустатор, другой — капитан «река — море», третий — драматург-новатор, и в пьесе о работниках прилавка была у него аж такая небывалая для пьес ремарка — «снюхиваются».