На диком бреге
Шрифт:
Случай действительно был исключительный. Партия Сирмайса, обследовавшая район впадения Черни в Онь в поисках известняков, песка, гравия, которые могли понадобиться для строительства второй ступени Оньского каскада, под осень, уже завершая работы, сделала неожиданную находку. Ища на ночь укрытие от налетевшего ветра Сви-стограя, коллектив увидел на дне глубокого оврага геологический молоток. Затем под огромным вы-воротнем был обнаружен почти истлевший рюкзак с образцами. В кармашке рюкзака была полевая книжка геолога. На следующий день партия, рассыпавшись, тщательно обследовала откос оврага. Отыскали ржавое ружье с полусгнившим прикладом, патронташ, несколько пустых гильз, клочки растерзанного тряпья и, наконец, заросшие травой
Номер полевой книжки не уцелел, но записи, сделанные карандашом, можно было разобрать. Геологи прочли имя погибшего — Кафий Салхитдинов. Год гибели — 1941. Отрывок из инструкции, напечатанной на первой страничке, предписывал: «При утере обязательно заявить руководству экспедиции». Многозначительное обращение говорило: «Нашедшему эту книгу выплачивается вознаграждение по адресу: Москва, Кузнецкий мост, 17». Обычная эта надпись, напечатанная типографским способом на заглавном листе, в данном случае звучала трагически. Но до того, как все это было разобрано на полуистлевшей бумаге, Сирмайс успел осмотреть образцы и выяснил, что погибший, по-видимому, в схватке с голодным зверьем Кафий Салхитдинов обнаружил где-то в окрестностях богатые залежи руды. Отличные образцы, лежащие в рюкзаке, не оставляли никаких сомнений. Это было настоящее открытие, потому что ценнейших этих ископаемых никто здесь и не предполагал. Но грянули морозы, и поиски пришлось прекратить. Останки погибшего были погребены на холмистом берегу. Чернавы, под огромным кедром. Геологи, как солдаты, отдали погибшему честь залпом из охотничьих ружей. Образцы были доставлены в Див-ноярск. Их тотчас же отослали в Москву, в Академию наук. Да, они были великолепны, эти образцы. Находка представляла исключительный интерес. На Онь посыпались запросы: где? Сколько? Какие условия добычи?» Какие средства сообщения? Но в тайге бушевали метели. В иные ночи ртуть замерзала в термометрах. Кто мог ответить на эти вопросы?
И вот однажды секретарь комсомольского комитета Оньстроя Игорь Капустин предстал перед Литвиновым с двумя членами молодежной геологической партии Илмаром Сирмайсом и Василисой Седых. Комсомольцы предлагали организовать на Чернаву зимнюю экспедицию для поиска шурфов Салхитдинова. Литвинов, не забывавший о находке, даже разволновался. Молодежь оказалась решительней и предприимчивей, чем руководители
Оньской экспедиции, чем он сам, начальник строительства. Так он и сказал пришедшим.
— И правильно делаете. И надо на пятки нам наступать. Сугубо нужные металлы найдены. Затылки чесать над образцами некогда… Но…
Дело было не только в металлах. В инстанциях решалась судьба второй ступени Оньского каскада — Усть-Чернавской ГЭС. Речь шла о самой заветной мечте Литвинова — не разрушая уже сложившегося коллектива, постепенно, партиями переводить по мере освобождения строителей из Дивноярска вниз по реке, на Усть-Чернаву. По расчетам, это могло невиданно ускорить строительство второй ступени и значительно бы его удешевило. Но у такого проекта были и противники. Им, этим противникам, подобное решение казалось недопустимым распылением сил… «Дострой Дивноярскую, освой ее, создай вокруг нее промышленный комплекс, потребляющий энергию, и тогда уж думай о другой», — говорили они. И приводили не менее веский довод: ну, допустим, построишь быстро вторую ступень, а куда денешь энергию?.. И это было тоже резонно. А тут ценнейшие ископаемые, на самой Чернаве. По-видимому, недалеко от створа предполагаемой плотины. Заводы, воздвигнутые на этом месторождении, станут крупнейшим потребителем тока. Может ли быть более веский довод «за»?
Сирмайс, этот молчаливый латыш, у которого за лето волосы стали совсем льняными, твердо смотрел на начальника светлыми глазами и, теребя в руках флотскую фуражку-мичманку, говорил:
— Пожалуйста. Мы просим. Весьма важно. Василиса, привыкшая, что в ее семье Литвинова считают
— Федор Григорьевич, ну что вам стоит!.. Это ж недалеко. Ну и что ж, что зима? Помните, дед говорил: «Где дураку по пояс, там умный сух пройдет». Честное комсомольское, мы найдем его шурфы. Они где-то тут, недалеко…
А Игорь Капустин, этот юнец, которого Литвинов уважал за энергию, настойчивость и особенно за то, что он успел уже отказаться от многих лестных, сделанных ему Литвиновым, предложений и остался на комсомольской работе, говорил:
— За геологов мы ручаемся. Самых лучших отобрали. Нас и ЦК комсомола поддержит. Я уже «добро» от них получил…
Энергичная троица напирала. Казалось, она сговорилась не уходить, не добившись положительного решения. Литвинов, улыбаясь, глядел в возбужденные лица, слушал задорные голоса. Будто собственная молодость, будто днепростро-евские времена смотрели на него этими ясными, твердыми глазами… Жалуются на молодежь, ворчат, что вялая, аполитичная, не интересуется тем, другим, какие-то там американские танцеплясы выдрючивает… Так други ж мои милы, не смотрите вы на нее на улице Горького, на Крещатике, на проспекте Руставели! Сюда, на Онь, приезжайте… А что вопросики ядовитые задает, науки в пилюлях, в вытяжках, в концентратах потреблять не желает, до всего хочет своим умом дойти, так это же хорошо, это же чудесно! Такими ж и мы были, когда у нас еще усы не росли. Вспомните-ка…
Вон они сидят — начальник геологической партии, еще не окончивший институт и уже сделавший эту огромной важности находку, комсомольский секретарь, в организации которого шесть тысяч членов, простая колхозная девчонка… Сколько здесь таких!
— Сирмайс, тебе сколько лет? — спросил вдруг Литвинов, прерывая его доказательства.
— Двадцать четвертый, — настороженно ответил начальник партии.
— А тебе?
— Двадцать два, — сказал Игорь Капустин, встревоженно оглядывая своих спутников.
— Почти девятнадцать, — опустив глаза, произнесла Василиса, будто признаваясь в чем-то предосудительном.
Наступила пауза.
— Счастливые вы, черти! Сколько ж вы еще увидите! — сказал вдруг начальник и посерьезнел: — Добро… Будет по-вашему. Готовьтесь…
Так ни с кем не согласовав, не заручившись… ничьей поддержкой, Литвинов на свой страх и риск благословил молодежную экспедицию в путь, экипировав ее на средства строительства. Худа не будет. Пусть попытают силы. Пусть скорее найдут эти шурфы Салхитдинова… Как они нужны! Как важно теперь, когда вопрос об Усть-Чернаве вот-вот может встать на обсуждение, подтвердить открытие трагически погибшего геолога!
…И вот эта партия исчезла. На крупномасштабной карте, разложенной на полу кабинета начальника «Оньстроя», от обреза до обреза зеленая краска. Тайга, девственная тайга, лишь изредка прошитая голубыми венами рек да сереющая косой штриховкой болот. Вдоль Они до Усть-Черна-вы почти сплошное пустоплесье. Лишь несколько сел, далеких друг от друга, льнули к берегам великой реки. То место карты, откуда, как предполагалось, была принята последняя передача, — сплошная зелень. Леса. Где ж тут отыщешь горстку людей? И что с ними? Буран? Мороз? Какая-то неведомая опасность, а может, и беда?
Литвинов вызвал из Старосибирска многоместный вертолет и на тот случай, если в рации геологов испортился лишь передатчик, приказал радиостанции ежечасно работать на их волне.
Под утро, когда два члена спасательной тройки — секретарь райкома партии Николай Кузьмич и районный военный комиссар — ушли проверить спасательную группу, Литвинов прилег в кабинете на диване. Но через час вскочил и приказал Вале, которая тоже просидела на своем месте всю ночь:
— Секретаря райкома! Начальника комплексной экспедиции. И еще позвони товарищу Петину, извинись за ранний звонок, слышь, обязательно от моего имени вежливенько извинись и попроси зайти. Скажи: сугубо важное дело. Улетаю…