На диком бреге
Шрифт:
Он был не против, когда в месяцы зимнего затишья Василиса попросилась жить на стройку: как-никак немецкий язык, да и обтешется девка возле этой городской женщины. Но как только началось переселение, направил Ваньшу за сестрой: требовались рабочие руки.
За нерадостными переселенческими делами Василиса быстро забыла о жизни в домике на Набережной. Зато Дина затосковала. Хорошенькое, свитое ею по собственному вкусу гнездо стало казаться ей пустым, скучным. Вячеслав Ананьевич был занят, возвращался усталый, хмурый, бранил все и вся. Даже словом перемолвиться было не с кем, и Дина
— Что значит «выписать»? Это пожилой человек. Она привыкла жить в определенных городских условиях… Дорогая, разве можно из-за того, что тебе иногда скучно, лишать мать привычных удобств? — Голос Вячеслава Ананьевича был ровным, но Дина уже умела отличать в нем оттенки скрытого раздражения.
— …Каких удобств? Она же всю жизнь прожила с отцом в казарме на текстильной фабрике. Знаешь, что такое текстильная казарма, сколько там людей?.. Она скучает одна в пустой московской квартире.
— Нет, нет, это было бы неэтично тащить ее сюда. Для тебя я все готов сделать. Но не это. Ведь речь идет о почтенном человеке, который многолетним трудом заслужил право на покой…
Недавно, как тут говорили, «вступили в стрбй» два новых переулка со смешными названиями «Буйный» и «Бычий Лоб». Каждый день мимо окон Дины из Зеленого городка двигались туда машины с домашним скарбом. В кузовах сверх пожитков сидели женщины, ребятишки. У них счастливые лица. Но это их счастье проезжало мимо Дины, лишь подчеркивая, что она тут всем чужая…
Однажды муж вернулся, очень радостный, рассеянный, занятый чем-то своим. За обедом намазал горчицей кусок огурца вместо мяса и, вопреки своему обыкновению, не дождавшись послеобеденного часа, пустился рассказывать о том, что Москва приняла его поправку ко второму проекту. Академики были против, возражали, интриговали, но поправка принята. То-то злятся его враги!.. Профессор Толстиков, наверно, с горя напьется в обществе своей знаменитой секретарши… Нет, Петин еще себя покажет! Эх, если бы не Старик, если бы по-настоящему развернуться!..
— …А ты, дорогая, кажется, за меня вовсе и не рада?
— Нет, почему же. Рада, конечно, — торопливо сказала Дина, с удивлением замечая про себя, что ей совершенно неинтересно, как там будет реагировать на победу мужа ' профессор Толстиков. Ей вообще казалось теперь, что живет она где-то на дне моря. На поверхности штормы, бури, сияет солнце, дуют ветры, а у нее тепло, тихо. Нервно вздрагивает во сне свернувшаяся в уголке дивана Чио, мурлычет радиоприемник, и вот уже третий день как бродит по потолку неведомо откуда взявшаяся зимою живая муха..
В обращении с Вячеславом Ананьевичем она становилась строптивой. Зная, как он этого не любит, без умолку болтала за обедом. Ботинки Вячеслава Ананьевича оставались нечищенными, даже когда он, усталый и разбитый, ночью возвращался из управления. Утром ему самому приходилось соскребать ножом засохшую глину. Даже когда он после обеда ложился на часок вздремнуть, она, напевая, расхаживала по комнатам или громко разговаривала с Чио. Но муж делал вид, что ничего этого не замечает, был терпелив,
— …А я знаю, почему ты не хочешь, чтобы мама приехала ко мне, — неожиданно даже для себя колючим голосом сказала она однажды.
Это было после обеда. Муж зубочисткой ковырял в зубах, вежливо прикрывая рот сложенной ковшичком ладонью. Он удивленно поднял. брови.
— Я тебе об этом уже не раз говорил.
— Нет, не поэтому, — голос звучал все раздраженнее. — Ты просто боишься, что разворуют твои вещи.
— Ты хочешь сказать, наши вещи… Но тебе же хорошо известно, что это отвратительное чувство собственности мне абсолютно чуждо. А вот ты собирала все это с такой любовью, так радовалась каждому приобретению… Разве не так?
Дина замолчала. Что ответишь?.. Ах, почему он всегда оказывается прав…
— Вот что, дорогая, — сказал Вячеслав Ананьевич, обтирая зубочистку о салфетку и пряча ее в бумажник. — Все это, наверное, оттого, что ты соскучилась по этой своей Василисе. Ведь так? Я же заметил: все началось с того дня, когда сию девицу от нас увезли. Хочешь, завтра я дам тебе машину, съезди на остров. В «Огнях» писали, там археологи ведут раскопки, что-то такое интересное нашли… Я дам тебе денег, поживи у Седых…
И вот Дина приближается к знакомому острову на катере, маневрирующем меж льдинами. Остров уже недалеко. Женщина недоуменно оглядывается: «Что такое? Где это огррмное село? Развалины… Каменные холмы… Печи под открытым небом… Так выглядели деревни в войну после того, как из них гнали гитлеровцев. Неужели они все уже переселились? Так быстро? К кому же я тогда еду?.. Нет, нет, свои люди на берегу… И все-таки вдруг Василисы там нет?» Женщина, оглянулась. «Ну, конечно же, и машина уехала. Она же сама сказала шоферу: как катер отойдет, возвращайтесь».
К счастью, чумазый паренек, перетиравший недалеко от причала части разобранного мотора, сказал, что Василиса Седых на острове. Она в той бригаде, что на фермах разбирает запарочные установки.
— Фермы-то уж тю-тю, уехали!.. Но вы ступайте вон туда, за балку. Васенка там, — сказал парень, не без усмешки оглядывая прибывшую.
Действительно, наряд у Дины мало подходил к обстановке. Узкие брючки, красный бушлатик, ершистый высокий колпачок — все это должно, вероятно, преглупо выглядеть среди озабоченных, усталых людей, ломающих свои дома. Но делать нечего. Машина ушла. Вот уже и катер отчалил. Путь отрезает широкая протока, по которой идет лед…
Встреча с Василисой тоже не принесла радости. С трудом узнав девушку в одной из темных фигур, молча копавшихся возле какого-то котла, Дина бросилась было к ней. Но та, удивленно смотря на гостью, даже отступила, отводя руки за спину:
— Я же грязная, как черт болотный… Парни, девушки с любопытством, не скрывая
усмешек, смотрели на обеих. Работа прекратилась.
— Я вот к вам… к тебе… Я не знала… я думала… — бормотала Дина, краснея под этими безжалостными, насмешливыми взглядами.