На диком бреге
Шрифт:
Все это последнее время Надточиев никак не мог победить слепую, тяжелую неприязнь к Пе-тину. Она росла. И дело было не в выговоре, который так пока еще и торчал в его личном деле. Кто из работников строительства не имеет выговоров, в том числе и несправедливых? Нет, просто эта история с предложением Бершадского, как казалось инженеру, помогла ему рассмотреть истинный облик Вячеслава Ананьевича.
Это был человек с прочной репутацией новатора, непримиримого борца с рутиной, с низкопоклонством перед Западом, за славу родной науки, человек, как рассказывал Юрий Пшеничный, смело разоблачивший в министерстве каких-то ревизионистов, в нужное время и в нужных местах остро ставивший
Он как-то не выдержал и прямо спросил Петина, почему тот потерял всякий интерес к предложению Бершадского. Петин удивленно посмотрел на спрашивающего:
— Мне странно слышать такой вопрос от человека, имеющего от меня серьезное взыскание за игнорирование этого проекта.
— Но разве выговор, полученный мною, исчерпал проблему землеройных работ в условиях суровых зим?
— Еще более странно пояснять вам, что сейчас, накануне весны, когда пора свистограев миновала, не следует тратить народные деньги на то, без чего уже можно обойтись. — Черные ко-, лючие глаза смотрели со снисходительной усмешкой.
Ответ был абсолютно логичен. Но и в нем усмотрел Надточиев какую-то ловкую, еще не совсем ему понятную игру. И он недоумевал, почему этого не чувствуют другие? Даже опытнейший Старик? И сразу же рождалось сомнение: а не говорит ли в тебе обида? Или, и в этом признаваться уже вовсе не хотелось, или в этом вульгарная ревность к мужу женщины, которую ты любишь?.. Какие у тебя доказательства?
Доказательств не было.
Однажды в сердцах Надточиев сказал секретарю парткома, что ему противно видеть, как Петин стягивает к себе людей. Одним дает квартиру, других выдвигает, третьих премирует. И они кричат о его талантах, ссылаются на его выступления, на его работы. Капанадзе, умный, хитроватый Ка-панадзе, с которым инженер дружил, усмехнувшись, ответил:
— Ну и что?.. Кто-то сказал, друг мой Сакко: даже бог нуждается в колоколах… Он умен, инициативен, у него опыт. Он имеет право окружать себя…
— Своими популизаторами?
Капанадзе покачал головой. Выпуклые глаза смотрели укоризненно.
— Сакко, друг, нечестно. Конечно, как и всякий человек, Петин имеет свои недостатки, но ты же не будешь отрицать, что это хороший партийный товарищ.
— Нет, буду. Буду хотя бы потому, что хороший коммунист не имеет права чувствовать себя пупом вселенной.
— Но факты, факты, дорогой Сакко… Чем это помешало делу? Когда? Каким образом?
— Будут факты. Вы увидите.
— Тогда будет и разговор. А пока, друг мой, совет тебе: оставь ты его в покое. — Капанадзе снизил голос до шепота: — И её оставь, ладно? Обещаешь?.. Все живем как на ладони. Нехорошо!
— Ну, парторг, это уж не твое дело. Понятно?
— Непонятно! — ответил Капанадзе. И подчеркнуто повторил: — Непонятно.
Прямодушный, малосведущий в житейских и совсем неопытный в аппаратных делах, не умеющий сдерживать себя и даже скрывать свои настроения, Надточиев однажды с полнейшей откровенностью выложил все эти мысли и
— Молчать! Не дам разводить плесень! Петина в Москве уважают. И не такие мальчишки, как ты! — И опять стукнул кулаком по столу. — Не позволю!
Надточиев был подавлен. И не криком Литвинова. Он знал: такие вспышки следа не оставляют. Ему просто нечего было ответить.
— Тут уж один такой супчик-голубчик приходил на Петина наушничать. Когда, дескать, вы уезжали, он-де то, он — другое… Мерзавец! Не позволю! — Потом, поостыв, уже другим голосом Литвинов сказал: — Сакко, я тебя люблю. Мы еще с тобой много поработаем, но чтобы об этом… — Короткий толстый палец заходил перед носом инженера, и совсем уже тихо начальник сказал: — Ты, парень, сегодня у меня не был. Я этого разговора не слыхал, и ты моего крика тоже. Лады?
«Старик редко ошибается в людях. Может быть, и в самом деле все это нервы, воображение? Может быть, Ладо прав и это действительно из-за нее?.. Ну, где, где они, эти доказательства? Эх, в отпуск попроситься, что ли?..»
— …Ну что ты об этом думаешь, Бурун? Как нам быть? — спросил Надточиев, когда под впечатлением разговора с начальником усаживался на переднем сиденье машины рядом с ожидавшим его там псом.
Но Бурун не дал тогда хорошего совета. А вскоре, провожая из кино Дину Васильевну, Надточиев, стараясь шагать как можно мельче, в лад с нею, допустил бестактность, дорого стоившую ему.
— …Вы же знаете, Сакко, Вячеслав Ананьевич снова оказался прав. Москва это дурацкое письмо сибиряков отвергла, — говорила Дина. — Сейчас все они там на острове только и думают о переселении. Седых, конечно, на нас страшно обозлился и увез Василису, а ей так не хотелось уезжать… Все-таки жестокий народ эти сибиряки.
— Вас неверно информировали, — мрачно ответил Надточиев. — Иннокентий Седых сам отозвал свое письмо. Неужели вам об этом не сказали?
И в самом деле, самим вернуть это письмо, наделавшее столько шуму, вернуть сейчас, когда вот-вот должна была прибыть московская комиссия. Не только вернуть, но и публично признать свою неправоту, — для этого нужно было большое гражданское мужество.
— Седых и других убедил, что они ошибались. Представляю, чего это ему стоило…
Но Дина не слушала. Мысли ее были заняты расставаньем с Василисой.
— …Мы так подружились… У нее поразительные способности к языкам. Она уже у меня читала со словариком несложные тексты… И это умение раскрывать человеческие характеры через зверей.
— Вы мне об этом уже говорили. Перед вами, согласно этой классификации, сохатый, он же лось.
— А перед вами знаете кто? Перед вами оказывается… кошечка.
Это было произнесено даже с горечью, но Над-точиев, не уловив интонации, расхохотался…
— Умница Василиса! Ну, конечно же, вы красивая, пушистая кошечка, которая по вечерам лежит, свернувшись, на диване и мурлычет свои кошачьи песенки, создавая вокруг этакую уютную атмосферу.
— Сакко, этого она не говорила. — Дина произнесла это строго, но глаза ее жалобно глядели на Надточиева. Тот просмотрел и эту перемену в ее настроении.
— Молодец девица! Не кошка, а именно кошечка. Кошка, она ловит мышей, производит на свет котят, слизывает, наконец, сметану. Кошки лазят по крышам, задают по ночам концерты. А вы кошечка, которую хочется погладить по шерстке. Разве вы что-нибудь такое себе позволите?