На фарватерах Севастополя
Шрифт:
Раздаются первые, еще негромкие удары костяшек по столу (обыкновенно на кораблях домино делают из красной меди или толстого дюраля, чтобы можно было лихо «припечатать»), и игра с присловьями и шутками пошла по кругу.
Моториста Воробьева перед войной перевели на катер-охотник из другого дивизиона. Он слыл там отстающим, недисциплинированным матросом. И на катере у Глухова в первые дни Воробьев бывало то опоздает с берега, то поскандалит с товарищем, то достанет свой баян и в неурочное время начнет тихонько перебирать лады.
Но потом Воробьев почувствовал,
Однажды катер получил задание выйти в море, чтобы в случае вынужденной посадки помочь нашим тяжелым самолетам, идущим через Черное море, бомбить побережье противника.
А на море надвигалась непогода. Черные штормовые конуса были подняты на метеостанции на Павловском мысу, они раскачивались и на мачтах Константиновского равелина. До войны в такую непогоду катера-охотники в море не выходили. А сейчас нужно было идти. На катере Глухова все было приготовлено и принайтовлено по-походному, по-штормовому.
Когда катер-охотник при встречной волне пришел в заданный район, разыгрался уже сильный шторм. Шквальный ветер с проходящим дождем бил и трепал. Катер то проваливался, и тогда мачта его цеплялась за перистый гребень волны, то вдруг поднимался на водяном валу, и оголенные винты мелькали в воздухе.
Волны заливали корабль, и хотя все люки и горловины были задраены, в носовой и моторный отсеки поступала вода.
Шторм не утихал. Один за другим выбывали из строя матросы, не выдержал и командир катера лейтенант Осадчий.
Глухов все время оставался на мостике. Под его командой наиболее крепкие моряки бессменно несли вахту в машине и на верхней палубе.
Особенно беспокоился Глухов о людях, задраенных в машинном отсеке. По переговорной трубе он запросил механика:
– Как дела, Баранцев? Жив еще?
Переговорная труба долго молчала, затем раздался глухой голос механика:
– Дела не выдающиеся… остались мы вдвоем с Воробьевым на ногах, но работу моторов обеспечим. Разрешите хоть на минутку приоткрыть люк?
– Добро!
– ответил Глухов, - делай, как находишь возможным, но до вечера надо продержаться.
Из машинного люка по очереди показывались то седеющая, с редкими волосами голова механика, то курчавая Воробьева. Высунувшись из люка, моряки глотали свежий воздух вместе с соленой водой и, отплевываясь, снова скрывались внизу. [51]
Лица у всех за эти дни потемнели и осунулись, но моряки продолжали нести вахту. Хотя и тяжела морская болезнь, старые моряки давно знают, что человек может совладать с нею, когда он крепко занят, когда он увлечен своей работой. Морская болезнь такого человека не свалит с ног. Люди с сильной волей стараются преодолеть болезнь. Таких моряков особенно ценят на корабле.
К утру, на третьи сутки, когда катер лежал в дрейфе, шторм начал утихать, но изнурительная мертвая зыбь продолжалась. Глухов только что получил радиограмму - надо было идти в указанный квадрат моря, чтобы
Рассказывают, что Глухов вызвал на мостик моториста Воробьева и приказал принести баян.
– Споем, - сказал Дмитрий Андреевич, вытирая ладонью мокрое лицо.
– Матросам не к лицу унывать!
Воробьев растянул мехи, и они вдвоем под баян запели. По-разному теперь говорят об этом. Каждый рассказчик уверяет, что исполняли его любимую песню. Одни говорят, что пели:
…Раскинулось море широко.
И волны бушуют вдали…
Другие утверждают, что это была старая комсомольская песня:
…Мы дети тех, кто выступал
На бой с Центральной Радой,
Кто паровозы оставлял,
Идя на баррикады!
Может быть, и другую песню пели тогда Глухов с Воробьевым. Матросы поодиночке подходили к мостику с верхней палубы, а потом и из кубриков. И песня, сперва нестройная и слабая, постепенно окрепла. Глухов уже не пел, он, улыбаясь, смотрел на своих матросов.
Через несколько минут Глухов сыграл на катере боевую тревогу и повел охотник в заданный квадрат.
А что же случилось с самолетом? Отбиваясь от нападавших «мессершмиттов» у берегов Румынии, наш бомбардировщик получил повреждения. Левый мотор вовсе вышел из строя, а правый работал с перебоями. И все-таки самолет дошел до цели, сбросил бомбы и дошел к родным берегам. [52]
И вдруг перебои в работе последнего мотора усилились, он стал чихать, самолет терял скорость и все больше снижался над морем. Все ближе становилась вода. Наступила удивительная тишина, заглох безнадежно и второй мотор, так стало тихо, что слышно было, как шумят на просторе волны. А до берегов Крыма далеко. И командир экипажа Абасов приказал:
– Приготовиться к посадке на воду!
А это означало, что надо быстрее приготовить резиновую лодку, весла и бортпаек.
Самолет спланировал и мягко сел на невысокую курчавую волну. Несколько минут он еще продержался на воде, затем стал тонуть. За это время экипаж быстро выбрался из самолета, и четыре человека оказались в воде. Они, не мешкая, надули лодку и забрались в нее. Хватились - нет весел, их уже смыло и унесло волной. В лодке находились командир Абасов, штурман Зимницкий, стрелок-радист Щекин и стрелок Кузнецов.
В первый день им еще повезло: ветер и волна шли на восток, и лодку несло к берегам Крыма. На другой день, когда нещадно палило солнце, ветер переменился, и лодку понесло на запад - к румынским берегам. Пришлось грести голыми руками против волны, а это давалось с трудом. Так прошло три дня. Абасов говорил своим товарищам:
– Надо продержаться еще денек. Скоро наши самолеты обнаружат нас и подберут!
Он выдавал своим товарищам по кусочку шоколада, по нескольку глотков из бутылки с нарзаном. Пригодился-таки аварийный паек.