На фарватерах Севастополя
Шрифт:
Налеты авиации с каждым днем также усиливались. Теперь вражеские самолеты прилетали и днем и нередко ночью. Их было настолько много, что они, мешая друг [181] другу, сталкивались в воздухе. Пожары, не переставая, бушевали на улицах города и в порту.
И все- таки ночь была лучшим нашим союзником и другом. Ночь приносила прохладу после июньского зноя. С наступлением темноты кок на камбузе приступал к приготовлению пищи.
А июньские летние ночи до обидного коротки. Не успеют вечерние сумерки перейти в темную, но звездную ночь, как уже через несколько часов светлеет полоска неба над Мекензиевыми горами, и солнце неумолимо быстро стремится подняться над
Однажды хозяйственники ухитрились достать свежей капусты и овощей, о чем доложили контр-адмиралу, и скоро об этом стало известно всем подземным жителям. Нетерпеливые справлялись у кока, скоро ли будет готов флотский борщ. Борщ! Кто из нас не мечтал после надоевших консервов и жестких сухарей испробовать это традиционное флотское блюдо с густым красноватым наваром, в котором торчмя, как штык, стоит ложка. Правда, сейчас такого не приготовишь, но все-таки борщ из свежей капусты!
И вот, наконец, кок принес с камбуза огромный бак а стал разливать борщ по тарелкам. Всегда веселый, с белым колпаком на затылке, с добродушной улыбкой сытого человека, он сейчас почему-то был сосредоточен, угрюм и неразговорчив.
– Знаете ли вы украинский борщ? Нет, вы его не знаете! Вглядитесь в него, - продекламировал Иван Иванович, забирая свою тарелку и направляясь к столу.
Но после первой ложки Иван Иванович поднес тарелку к лампе, стоявшей у дежурного на столе.
– Что это, по-твоему? На, попробуй, - сказал он мне, - мыльная пена какая-то, а не борщ.
При свете электрической лампочки на поверхности борща вздувались синие пузырьки.
– Я так и знал, - сказал кок, когда из всех углов убежища к нему потянулись нетронутые, полные тарелки.
– Это все медики натворили.
А наш флагманский врач Гелеква куда-то на это время исчез. Оказалось, желая предупредить желудочные заболевания, врач хлорировал воду, которую брали из открытых источников, и, видимо, перестарался. Нелестные эпитеты [182] обрушились на голову эскулапа. Начали вспоминать родословную всех врачей, начиная с времен Петра I, когда лекарей и брадобреев ставили на левый фланг. Но надо быть справедливым и сказать, что наш флагманский врач Гелеква работал самоотверженно. Готов был всегда прийти на помощь раненым и оставался с нами в Севастополе до самых последних дней обороны.
Так был загублен замечательный флотский борщ. Снова мы открыли банку консервов, и Иван Иванович, постучав сухарем по железной банке, мечтательно спросил меня:
– А что ты больше любишь, Владимир Георгиевич, свиные отбивные или котлеты по-киевски? А?
– И мы, макая в воду сухари, поужинали.
Целый день над Севастополем стоял оглушительный грохот. Тяжелые взрывы сотрясали землю, дым пожаров застилал горячее солнце. Иногда казалось, что уже наступила ночь.
Сотни вражеских самолетов закрыли в этот день небо над городом, бомбы и снаряды ложились по всему небольшому клочку земли, носившему название Севастополь.
На КП, под землей, где я правил службу оперативного дежурного, уже который раз в течение дня были перебиты все линии связи, вышла из строя электросеть, и только лишь небольшая аккумуляторная лампочка освещала стол и молчавшие телефоны. Но на КП все время сквозь огонь и дым посыльные доставляли донесения с кораблей и катеров, с плавбатареи и равелина.
Только в конце дня я улучил свободную минуту и записал в вахтенный журнал:
«7 июня 1942 года с рассветом, после мощной артиллерийской
Наступление на суше поддерживалось массированным налетом авиации. Главный удар, как и прежде, наносился в направлении Мекензиевых гор, Северной бухты, вспомогательный - вдоль Ялтинского шоссе с выходом непосредственно к Севастополю.
Гитлеровцы были уверены, что после такой ожесточенной артиллерийской и авиационной подготовки наша оборона будет раздавлена, но и на этот раз они просчитались. Фашисты встретили сокрушительный отпор. Борьба шла за каждый метр земли, снова бойцы Севастополя стояли насмерть. Забегая несколько вперед, надо сказать, что если бы бойцам Севастопольского оборонительного района можно было доставлять с Большой земли в достаточном количестве [183] снаряды и патроны, то и это третье наступление немцев захлебнулось бы. Гитлеровские вояки потом признались, что их силы были на исходе. Но доставлять пополнение и боезапас в Севастополь из-за жестокой блокады стало почти невозможно. В эти дни погибло несколько транспортов, груженных боезапасом, в том числе такие, как «Грузия», «Абхазия», а также эсминец «Свободный». Блокада с моря и воздуха затягивала петлю на горле Севастополя все туже.
На суше шла великая битва, а у нас на море были свои заботы. Без моря, без кораблей оборона Севастополя не продержалась бы и недели. И этой ночью мы ожидали прихода кораблей, поэтому нужно было с наступлением темноты провести контрольное траление фарватера. Днем этого не делали, так как в светлое время тральный караван становился легкой добычей для авиации и артиллерии противника.
Но и ночью фашисты следили за входным Инкерманским створом, и всякий раз, когда зажигались маяки, указывая путь подходившим к Севастополю кораблям, немецкая авиация пыталась сбросить на фарватер магнитные мины. Поэтому ведущие створы фарватеров были оборудованы затемненными огнями. Включались огни через манипуляторную службу, дежурный которой находился на нашем КП и сидел в данном случае рядом со мной.
А на траление в эту ночь должен был выходить штурман Дзевялтовский. Перед тем как покинуть КП, он подошел ко мне и, передавая конверт, сказал:
– Это письмо жене. Я скоро уйду на траление, а ты перешли его, если будет оказия, на лидере «Ташкент» или другом корабле.
Ночью в бухте тихо и таинственно. Ветра нет, и вода, словно мертвая, застыла у берегов. Но вот над темными горами поднимается ущербная луна, она проложила себе по бухте, как фарватер, светлую дорожку.
Развалины домов и строений на берегу одеваются в голубые тени, уже не видно белых ран разорванного инкерманского камня и торчащих железных балок - ночью все стало каким-то мягким и необычным.
Теплыми вечерами на берегу бухты слышится приглушенный женский смех и тихий разговор - это девчата из соседнего подземного госпиталя идут купаться. Несмотря на смерть и разрушения, на избитой и изрытой воронками земле жизнь по-прежнему властно бьет, как родник, звенит [184] в темноте девичий смех и пляшет на всколыхнувшейся воде разорванная на полосы лунная дорожка.
Но вот катер-тральщик «Чкалов» заводит моторы и медленно отходит от берега, таща за собой на коротком буксире огромную черную тралбаржу. По выходе из бухты командир тральщика мичман Шевцов травит до отказа эуксир, и флагманский штурман Дзевялтовский, определившись по приметным знакам, выводит караваи на Инкерманский створ. Огни маяка затемнены, и от штурмана требуется большое искусство, чтобы вести тралящие корабли по фарватеру.