На фарватерах Севастополя
Шрифт:
С наступлением темноты к равелину с трудом прорвался рейдовый катер под командованием лейтенанта Лыскина и снял тяжелораненых. Это был последний катер. [193]
Больше не на что было рассчитывать. Подходить к равелину ночью стало так же трудно, как и днем. Всю ночь немцы выбрасывали над бухтой ракеты и прожекторами освещали подходы к равелину с моря.
Весь передний край обороны города горел, и ночью отсюда, с крепости, ясно было видно крыло огненной радуги, упиравшейся в море.
Днем и ночью горел Севастополь. Горели остатки разбитых домов, улицы и кварталы,
Пытаясь найти удобный выход из равелина к воде, а такой выход был - железная дверь из подвала выходила прямо к урезу воды, - старший лейтенант Коринько обнаружил рыбацкие снасти, разложенные еще в мае на просушку (ловили тогда потихоньку кефаль и ставриду, да так и оставили на камнях). Старые сети, разбросанные на берегу, в воде держались на больших оплетенных стеклянных шарах.
Коринько долго смотрел на сети, что-то соображая.
– Порядок, - наконец сказал он самому себе и спросил сопровождавшего его старшего матроса минера Зинского:
– Ты понимаешь, что нам надо теперь делать?
– Воевать будем, пока в диске есть патроны, а на поясе гранаты, а последнюю пулю оставим себе!
– ответил Зинский.
– Ну, нет, друг, я так не согласен!
– повеселев, сказал Коринько.
– Умереть мы всегда успеем, да и умирать надо с толком.
– Что же ты предлагаешь, старший лейтенант?
– заинтересованно спросил Зинский.
– Ведь море вон какое, не всякий доплывет к тому берегу.
– И он безнадежно махнул рукой.
– Ну, вот, а еще матрос. Дадим по паре шаров на брата, вот этих, - и он пнул ногой стеклянный поплавок, - и нехай плывут, как те дельфины!
– улыбнулся Коринько.
О своем плане Коринько доложил Евсееву, он одобрил и принял решение уходить этой ночью.
Вечером, когда стих огонь атак, но были еще горячими от боя камни равелина, старший лейтенант объявил матросам:
– Уходить будем своим ходом, вплавь, через бухту!
Коринько с досадой смотрел на бушующее море. Шторм не затихал. Штормовой ветер если уж дует, то несколько [194] дней подряд. Обыкновенно это бывает нечетное число дней: один, три и так до семи.
Ждать, когда стихнет ветер и волнение уляжется в бухте, невозможно. И командир гарнизона решил уходить.
К счастью, ветер к ночи развел попутную волну и гнал ее к южному берегу бухты, к осажденному Севастополю. Не спеша выбирались бойцы из обожженных и разрушенных амбразур на скользкие, гладкие камни у подножия крепости, прощались, сходя с равелина, как с родного тонущего корабля.
Подвязав к себе стеклянные поплавки, матросы бросались в темную бушующую воду. Командир отправлял свой экипаж в последний рейс, на тот берег, к родному Севастополю.
Шторм к полуночи стал затихать, но седые волны с рваным кружевом пены продолжали хлестать, сбивая с ног каждого, кто неудачно бросался в воду. Нужно было уловить момент и вместе с отходящей от берега волной броситься в воду и плыть по волне.
Перед отходом командир приказал заминировать весь северный фас равелина, в проломы которого стремились ворваться фашисты; заминировать и взорвать командный пункт, радиостанцию и склады.
Произвести взрывы вызвался комсомолец минер Алексей Зинский, с ним оставался батальонный комиссар Кулинич. Кулинич был ранен, но скрывал это и держался. Только двое живых в кромешной тьме штормовой ночи остались в равелине. Они хорошо знали здесь каждую ступеньку лестницы, знали капризные повороты глухих коридоров, знали, где среди каменных плит пробивается скользкая трава. Они с завязанными глазами могли пройти по всем казематам.
На Северной стороне, занятой немцами, вдруг вспыхнул прожектор. Он осветил косматые белые гребни волн, головы плывущих матросов, заливаемые водой, и хлещущие очереди немецких автоматов.
– Сволочи, - выругался комиссар и закричал Зинскому: - Бей последними по прожектору!
И трассирующие пули, зарываясь в мутную воду, ударили по немцам. Прожектор погас, пала тьма.
– Время вышло, - тихо сказал комиссар Зинскому, - иди и исполняй!
Зинский с трудом пролез в засыпанный камнями подвал, где минеры уложили подрывные патроны, проверил на ощупь черный шнур и, дойдя до конца его, чиркнул [195] спичкой и запдакал. Несколько секунд он стоял неподвижно, глядя, как с треском разгорается шнур, позабыв о том, что пора уходить, как вдруг услышал топот сотен ног и очереди автоматов.
– Эх, взлетите, мерзавцы, сейчас на воздух!
– прошептал Зинский. Он выскочил из подвала и, спотыкаясь о камни, поднялся в пролом стены к комиссару.
– Горит, - доложил Зинский, всматриваясь в темноту, где залегли, не добежав до пролома, немцы.
Комиссар Кулинич молча обнял и поцеловал Зинского и приказал ему:
– Плыви и скажи нашим - задание выполнено.
– А вы, товарищ комиссар?
– оторопело спросил Зинский и бережно снял с груди автомат.
– Плыви! Ты свое дело сделал!
– повторил комиссар, взял из рук у него автомат и подтолкнул в спину.
Зинский, разбежавшись, прыгнул в воду. Он плыл, и вдруг на покатой волне рядом с его головой встали белые всплески воды. Зинский нырнул. Комиссар увидел, что стреляют по плывущему, и переполз к южной стене, стараясь прикрыть огнем своего автомата уходившего матроса.
А Зинский нырял, всплывал и, снова ныряя, плыл к Севастополю.
«Море не выдаст, - подумал комиссар, - а моряк он крепкий».
Зинский был уже на середине бухты, когда в равелине раздались глухие взрывы гранат. Фашисты, наверное, поняли, что происходит в крепости, и в предрассветной темноте хлынули к стенам ее.
В это время воздух содрогнулся от тяжелого взрыва, в бухту посыпались камни и обломки, а над равелином взметнулось в серое небо облако пыли и дыма. Обвалившаяся северная стена равелина завалила камнями ползущих фашистов.
Крепость была мертва. Каменные глыбы прикрыли тело комиссара.
С 26 июня под Севастополем становилось все тяжелее и напряженнее. Оборонительный рубеж на Сапун-горе был совершенно разрушен, почти все доты разбиты фашистской авиацией, большая часть личного состава в дотах погибла.