На фига попу гармонь...
Шрифт:
– Ну-ка, сфотографируй меня, – протянул тот фотоаппарат участковому и навел автомат на преступников.
Фотографировать же Барабаса следователь категорически отказался.
– Грузи-ка их в машину, и повезем ко мне в прокуратуру, – распорядился он.
Очухались бедолаги на лавке в обезьяннике. Глядя через ржавые прутья на здоровенного мента, Хоттабыч захныкал:
– Попить бы, гражданин начальник.
– В морге тебя напоят, – ловко ответил Барабас и внутренне восхитился своему остроумию. – Вставай, раз очухался,
Следователь решил, разрабатывая первого подозревае-мого, напустить на себя личину злобного прокурорского работника. Поэтому с порога, не снимая на этот раз очков, заехал тому в грудь, рассуждая, что в челюсть, конечно, дать эффектнее, но можно промахнуться, и тогда весь имидж грозного следака рассыплется в прах.
Бомжара подумал, что очкарик дотронулся до него, чтобы обыскать, и самолично раздвинул полы всех своих одежек.
«Заразишься еще, или паразитов подхватишь, – поморщился прокурорский работник и сел за стол, вытирая руки платком. – Ну и вонища от него. Не такая, конечно, как от Митяевых носков, но гражданин тоже благоухает прилично, – высморкался в платок. – Зря! Лучше чуять буду», – осудил себя следователь и подбросил Барабасу пищу для ума:
– А вы, младший лейтенант, подумайте пока над версией: «Семь одежек и все без застежек, кто раздевает, тот слезы проливает…» Как догадаетесь, скажете мне.
Закуривайте, гражданин убийца, – вытащил из сейфа и бросил на стол пачку «Примы» тарасовской фабрики табачных изделий.
Бомж радостно схватил сигарету, попутно сперев еще две, и, пока прикуривал, заныкал их под тюбетейку.
– Дышите в окно, – распорядился следователь, приго-тавливая пинцет, лупу и целлофановый пакетик.
«Эх-ма! – взгрустнул он. – Среди деревенских ку-рильщиков душегубов нет… Экспертиза показала, что около трупа курил кто-то другой… А может, курил сам труп? – стал размышлять следователь. – Да нет, ведь он был без головы, – опроверг себя. – Конечно, запутанная история… но тем интереснее будет распутать клубок преступления и изобличить убийцу».
– Докурил? – взял он бычок пинцетом и стал разглядывать его в лупу. – Кури следующую, – кивнул подозреваемому.
Тот радостно уцепил из пачки сигарету, по привычке сперев еще две.
«Никаких подозрительных следов, – аккуратно положил окурок в пакетик прокурорский работник. – Надо побольше следственных улик отобрать у подозреваемого, а то половину в криминалистической лаборатории потеряют, половину сами докурят», – заставил бомжару закурить третью… четвертую… пятую… десятую…
– Как зовут?
– Хот-та-а-абыч, – плавающим голосом ответил под-следственный.
– Имя как, спрашиваю?
– Хот-та-а-абыч, – скосил глаза к носу и стал ловить глюки бомж.
– Барабас! – взвизгнул следователь. – Этого уведи и давай другого…
– Закуривай! – велел тому.
Дурачок поначалу обрадовался…
– Колись!
– Да-а-а-а!
– Митяя тоже ты замочил?
– Да-а-а-а! – согласно закивал головой Шапка-Ушанка.
– В глаза гляди! – как в кино, попытался рыкнуть следователь. – В глаза, говорю! – навел настольную лампу и пугливо пискнул, потому что мокрушник глядел на него белками глаз, а голова двигалась из стороны в сторону, как у кобры. – Барабас! – заверещал прокурорский работник. – Увести его, – велел вбежавшему участковому.
Тот, подняв с табурета потенциального мокрушника, потряс, чтоб привести в чувство, глянул в лицо и со словами: «Куда буркулы дел?» съездил кулаком по маковке. Опять глянул – зрачки были на месте. Удовлетворенно потер руки и потащил приходящего в себя ханыгу в камеру.
* * *
Вечером в Шалопутовку примчался БМВ с тремя бандитскими рожами и одной рожицей.
Не мудрствуя лукаво на постой решили определиться к самому Кошмарову. Когда накачали бывшему «преду» несколько бочек воды, он, чертыхаясь в душе и переживая за молодую жену, пустил их в дом, нацепив улыбку «номер два» (встреча вонючих козлов).
Не успев расположиться, гангстеры принялись глушить водку, а Кошмаров решил позвонить бывшему секретарю парткома по внутреннему телефону, который связывал несколько домов и учреждений.
Подняв трубку, Пшенин услышал вроде бы и знакомый, но странный, словно из трехлитровой банки, голос:
– Отда-а-й золото-о па-а-ртии-и!.. – и тут же в трубке раздались гудки.
«Что такое? В чем дело? – запаниковал он и спрятал золотые часы с дарственной надписью: «От тарасовского обкома КПСС» под половицу.
Не успела улечься гоблиновская пыль, как из ее недр вынырнули покачивающиеся, стройные ряды шалопутовских алкашей, обсуждавших новых своих товарищей.
«Слабаки! – было общее мнение. – Попадали… всю компанию развалили».
Слушавший дедовы частушки Джинн, заметив через щели забора небритую, благоухающую чем-то тошнотным веселую кавалькаду, с удивлением отметил, что никто больше не трясся и не дергался.
– Они победили болезнь Паркинсона!.. – потрясенно произнес он, обращаясь к четвероногому приятелю.
Тот ловко запрыгнул на пенек и выглянул из-за забора.
– Ва-а-у-у! – поразился Джонни.
– К завтрему опять захворают, ети их в колено мать, – поняв, о чем речь, высказал свою точку зрения дед Пашка, с чувством распахнув меха гармони.
Никто из них не обратил внимания на стоявшую за стволом дерева высокую, запахнутую в брезентовую плащ-палатку фигуру с длинным пучком темных волос, свисающих с макушки за ухо.
Маленькие черные глазки злобно глядели из-под нависших надбровных дуг на музицирующего деда Пашку.